Дело было летом шестьдесят девятого, стало быть, стукнуло мне тогда четыре годика. После пожара на даче девать меня летом было некуда, так что решено было сдать меня на время на воспитание папиным родителям в Химки. Все же Подмосковье, воздух свежий, чем не дача?
А бабушка Софья Яковлевна, надо сказать, с детьми обращаться не умела совершенно, хоть и была по самому первому образованию, полученному еще до коллективизации, учительницей младших классов. Но так сложилось, что жизнь бабушкина проходила исключительно на партработе. А рождавшихся, тем не менее, бабушкиных детей воспитывала баба Роза — бабушкина старшая сестра. У нас вообще был интересный расклад. Баба Софа зарабатывала деньги, баба Роза занималась хозяйством и детьми (а на ее руках был и ее собственный сын, и многочисленные племянники — дети сестры и братьев, а потом еще и внуки), а мужчины отсвечивали бледными тенями где-то на периферии. Собственно, они вообще с семейной сцены куда-то быстро исчезали, только деда Юра задержался, но его в бабисофиной тени вообще видно не было. Короче, нормальная такая еврейская матриархатная семья во всей красе.
В общем, как-то так получилось, что баба Софа должна была меня выгуливать и, соответственно, интеллектуально развивать. А в силу специфики жизненного опыта единственной темой, на которую она могла беседовать свободно, был Краткий Курс Истории ВКП(б), что для меня было малость не по возрасту. Бабушка попыталась напрячь память и пересказать пару сказок, но они загадочным образом перетекли в жития пионеров-героев.
В итоге был найден компромиссный вариант — бабушка взялась пересказывать мне либретто опер и балетов. А поскольку оратором она действительно была незаурядным, и памятью обладала феноменальной, то каждый такой рассказ превращался в красочный моноспектакль. Я с большим интересом ознакомилась с горестной историей Виолетты, правда, не очень поняла, почему папаша Альфреда не позволял тому жениться. С Белой Лебедью и злобным фон Ротбаром дело пошло еще живее.
А потом настал черед Риголетто. Движимая классовой ненавистью бабушка максимально черными красками описала гнусного Герцога. К легкомысленности Джильды она также отнеслась с большим неодобрением. Но наиболее гневно и саркастически она изобразила самого шута. Ближе к финалу тональность рассказа достигла фазы крещендо. Бабушка меняла тон, говоря по очереди за всех персонажей драмы, я покрывалась ледяными мурашками и пыталась поглубже впечататься в рейки скамейки. Наконец раздалось торжественно-потустороннее «он распахнул мешок и увидел… умирающую дочь!!!!! После этого он заколол герцога, так свершилась месть оскорбленного отца! А потом сам бросился в горный поток, потому что не мог жить без дочери, которую обожал больше всех на свете!».
Ни один ужастик на свете впоследствии не производил на меня более яркого впечатления. Окровавленные руки, кинжалы, умирающие девушки и опозоренные отцы накрепко отпечатались в памяти, так что я и сорок лет спустя эту сцену помню во всех подробностях. А тогда, помнится, вывод я сделал вполне прямолинейный — мужикам верить нельзя, за это можно от родителя кинжал под ребра получить. И, честно признаюсь, оперу эту так с тех пор и не видела — не слышала, мне вполне хватило бабушкиной интерпретации
Финал истории, так и быть, оставим на бабушкиной совести. Равно как и рассуждения на тему о девичьей чести, которыми меня кормили на всем пути из парка домой. Нет, я в принципе не против, но для четырех лет это, на мой взгляд, было малость рановато…