Рассказывает бабушка Аня
В сорок пятом нас американы освободили, тогда хорошо стало. Они нам и печенье давали, и сухари, и вообще кормили… И работать не заставляли совсем. Я бывало сижу и думаю, ну как же так можно жить, чтобы не работать, да еще кормили досыта. Немцы- то сто грамм хлеба давали и баланды чашку (показывает рукой на довольно большую миску). Утром хлеб и кипяток, в обед баланду, на ужин картошки три или ракушки. Не ела я их, ракушки-то, противные они.
А работали мы на заводе с шесть до шести каждый день. Работа простая была — у каждого своя деталь, ее и делали. Мастер показал — как, там сложного ничего не было, а потом их увозили куда-то, собирали…
А жили как? Да в бараках жили, между заводами бараки стояли, вот там мы и жили. А под конец войны, когда мы в заводе были, на бараки бомба упала. Хорошо, что мы в заводе были — живы остались, а то убило бы всех. А так для нас раздевалку освободили, кровати двухъярусные сколотили, там мы до американов и жили. А за ограду нас не выпускали, нееет. Но относились немцы хорошо, не злобные были. Только кормили мало, мы голодные были все время — страсть!
А как в Германию-то попали? Да нас на улице всех собрали — молодых, и в поезд. Я в Курской области родилась, мне семнадцатый шел, когда забрали. Я тогда поезд в первый раз в жизни увидела, мы ж в двадцати пяти километрах от станции жили. Везут нас, а мне любопытно, в щелку в полу смотрю, а там — доски. Я тогда удивлялась все, почему говорят, что дорога железная, если поезд по доскам едет. Как свиней везли вповалку на соломе. Бывало, между станциями остановят и всех в лес выгоняют — туалет называется. Убежать-то? А куда убежишь? Надзиратели повсюду…
С сорок второго по сорок пятый я в Германии прожила, пока американы не освободили. Приезжал там один… агитатор, все в Союз возвращаться звал. А мы уж знали, у нас в лагере парнишка был, он из такого сортировочного лагеря сбежал. Поначалу-то многие верили и вернуться хотели, а им в этих сортировочных лагерях статью в зубы и в Сибирь. Вот тот парнишка и убег. Он сначала к нам прибился, а когда оратель этот к нам приехал, то он совсем сбежал, в леса… Лишь бы не поймали.
У нас девчонки начали… Кто с французом, кто с англичанцем… Я вот тоже… Приехали там шестеро на машине. Ну я и не знала, что у наего на Украине жена и дочка оставались, я бы не стала с женатым… Да он признался, когда у меня уж трое было, да и не собирался он возвращаться обратно. Эх, война… Старшая дочка у меня в Германии родилась, вторая дочка и сын — в Бельгии, муж туда на шахту угольную завербовался. В Бельгии мы уже хорошо жили, мне даже на детей каждый месяц 300 долларов пособия платили. Мы два месяца карточки застали в сорок шестом, а потом совсем хорошо стало. И дома нам новые построили, и школа детям, и мяса сколько хочешь.
А в пятьдесят втором мы в Монреаль поехали, тогда многие в Канаду уезжали. Ой, а Монреаль крошечный тогда был — на ладошке умещался (смеется). А у мужа в Донбассе жена оставалась и дочка, он как письмо от них получит, так плачет каждый раз — заливается. Как откуда письма? Да мы переписывались с ними после войны. А в пятьдесят девятом сами туда поехали. Ну чего ты на меня так смотришь? Нет, не в гости, жить поехали. Почему, спрашиваешь? А дура была, поверила. Он ж мне что обещал? Приеду, говорит, на родину — пить-курить брошу. А меня ж воспитали как? Муж — глава, хозяин, да и поверила я — бросит.
Приехали, а он только хуже пить начал. Я его спрашиваю, что ж ты, обещал ведь? А он меня — по морде… Так и жили мы в Лисичанске, где у него родня. Дочки учиться хотели, в Москву поехали, в этот… ГУМ… А там им — дулю с маком. Они в Петергоф — и там то же самое. Ну, так и жили… Старшенькая-то у меня так, а младшая — смышленая, учиться хотела. Ну, как-то так у нас там… А потом она вернуться захотела, ну не могла, не приживалась в Донбассе. Сколько заявлений написала — страсть, а ее не выпускают. И ко мне участковый постоянно — что ж вы, мамаша, какая дочка у вас несознательная… Я ему — так она не здесь родилась, в Бельгии, и выросла, считай, там, не приживается в Союзе, а он все свое талдычит. Только в семьдесят третьем ее выпустили…
Да, маму я свою увидела, когда в пятьдесят девятом приехала. Папа-то в начале войны погиб, а мама да… Она ж у меня только перед девяностым… да, в восмьдесят восьмом умерла, а в девяностом муж. Вот я в девяносто первом наконец в Монреаль и вернулась… А его и не узнать — огромный стал. А дочки в Америке сейчас обе живут… А я что, я хорошо, мне много не надо. Зато тихо у меня, спокойно, а постирать, приготовить — что мне надо-то? (хохочет).
Рассказывает тетя Галя
А мы тоже в лагере жили, в Италии, ну и еще вообще… А потом объявили, что будет конгресс, казаков. Потом молебствие, что все хорошо прошло. Построили специальный лагерь для этого, проволокой обвели колючей. Ну, мы приехали. Все заходят туда, вышку еще такую построили для духовенства. Все внутрь зашли, англичане ворота заперли и окружили нас. И начали штыками в машины гнать, просто брали и зашвыривали туда как скот.
Папа мой вечно в первых рядах был, он у меня активный такой. А тут почувствовал что-то… А как увидел, что первые ряды в машины кидают, он нас быстро-быстро назад потащил. Толпа тоже назад кинулась, крики, слезы, ужас, что творится. А напирали так, что проломили ограду сзади. Вот папа нас в этот пролом и потащил. Мы к бричке своей подбежали, схватили что-то такое и в горы…Так и не вернулись потом.
Четырнадцать дней мы в горах прятались. Там еще несколько семей было, не только мы. Щавель ели, траву какую-то, больше совсем ничего не было. Там лошадь одна сорвалась и разбилась. Мужчины ее закопали, а потом приходили, отрезали от нее понемногу. Мама это мясо много часов вываривала, а что оставалось? Болели мы потом… Ой, как болели все.
А через две недели мама с еще одной женщиной решили в деревню к бауэру пойти, поменять что осталось — сережки, колечки какие-то — на еду, совсем нам уже плохо было… тут англичане нас нашли. Все, говорят, собирайтесь, пойдете с нами. Папа им говорит, что мы не можем, мамы нет. А они отвечают, что видели двух женщин, идущих на гору. Они им кричали, стреляли в воздух, а те не остановились. Англичане потом там все обыскали, так и не нашли их. Вот и говорят — идите и кричите… А что мы можем? Пошли…
Папа маму звал-звал, а они с женщиной той под каким-то камнем в ямке спрятались. Мама и говорит — «я пойду», а женщина — «а я нет».
Ну вот, привезли нас в лагерь, другой уже. Замкнули. Ну мы… (машет рукой). А в ту самую ночь решение приняли в полночь прекратить насильственную выдачу. Так мы и остались… А потом как-то так… Охрана исчезла. Папа с мамой нанялись батраками в деревню, папа — с косой, мама с серпом. Устали, болело все с непривычки. А заплатили гроши. А потом кто-то папе сказал, что в лагере кормят нормально. Он не поверил сначала… А потом сходил сам на разведку — действительно кормят, и жить есть где, так мы в лагерь и вернулись.
А потом стали звать в Канаду жить… Так вот я шестьдесят лет в Монреале и живу. Мы когда приехали, буханка хлеба центов десять стоила, ну пятнадцать. А сейчас три доллара — это ж ни в какие ворота не лезет!
Разговорилась на днях с одной милейшей дамой (назвать ее бабушкой или старушкой язык не поворачивается, хотя ей на днях сровняется 80). Слово за слово стала она вспоминать детство, как ее годовалую родители подкинули бабушке с дедушкой в соседнюю деревню, когда от раскулачивания прятались. Им повезло — в ночь перед раскулачиванием предупредили их односельчане, так что успели уйти. Старшую — пятилетнюю — девочку родители с собой в скитания взяли, а малышку не рискнули — оставили у стариков. И вернулись только через четыре года.
Вообще, тетя Соня себя счастливой считает — все детство провела с любящими бабушкой и дедушкой, родители уцелели. Хоть у отца и стоял в паспорте штамп «Лишен избирательного права», но не забрали никого, и в Сибирь не выслали. Только вот каждая ночь как пытка была — спать ложились и гадали «придут — не придут». Ну и жили хорошо.
Так хорошо, что когда война началась, в Германии, на военном заводе, показалось не так страшно и плохо, как в Союзе до войны. Только вот бомбежки — это да, страшно было.
Но опять Господь хранил — все выжили, в Канаду уехали. Мама не так давно умерла, ей почти сто лет было, а сестра старшая до сих пор жива, они обе такие энергичные еще, деятельные.
***
«Мы наших так ждали, так ждали в тридцать девятом. С цветами их встречали, с флагами — радовались.Все-таки под поляками жили, а тут свои, русские… А нас через полгода эшелонами и в Сибирь…»
Пекли мы нынче с бабушками пирожки, как это регулярно раз в месяц делаем. Дело было в церковном подвале, бабушки все сплошь правславные и очень, как сейчас принято говорить, социально активные. Пирожки пекут, после литургии продают, а деньги используют для благоустройства прихода.
Бабушки обсудили множество тем, съехали на евреев, которые, конечно, бывают крещеные, но все равно люди не наши, нехорошие, ну их. Я стараюсь заниматься своим делом, чтобы лицом к ним не поворачиваться, а то фиг его знает, что там у меня на физиономии нарисовано. И тут самая старая бабуля, без года девяностолетняя, вспоминает. «О, — говорит, — девчонки, в моей молодости такая хорошая русская песня была «Легко на сердце от песни веселой»!
Слушала сейчас песни из «Ошибки резидента» и вот чего вспомнила. Лет пять назад, когда мы были на другом приходе, показали мне одного совсем ветхого дедушку и рассказали про него следующую историю.
Дедушка родился еще до эпохи исторического материализма, был в младенческом возрасте вывезен из Петербурга отцом — известным адвокатом, и до глубокой старости прожил вне России. Где-то на рубеже веков он решил, что уже можно посетить историческую родину без большого вреда для собственной безопасности, списался с дальними родичами и отправился через океан.
Принимали его по высшему разряду, всюду возили, все показывали, а под конец визита повели ужинать в какой-то престижный ресторан (название не спрашивайте, за давностью лет я его забыла, хотя мне его называли). В какой-то момент российские родичи, желая похвастаться крутизной места, спросили: «А вы знаете, где мы сейчас находимся?».
«Знаю,» — флегматично ответствовал дедушка, — «В моем собственном доме. Вон в лепнине до сих пор наши родовые гербы четко видны».
(Записано в марте 2008 — марте 2009)
0 Комментариев