Сентябрь 2013 — апрель 2014
Пишу в первую очередь для себя, чтобы сохранить, не потерять очарование этих дней, ибо им повториться уже не суждено.
В Кафедрале сегодня новый священник отец Аллен. После мессы пошел знакомиться с каждым из присутствующих, все очень тепло, интеллигентно, доброжелательно. Услышав от меня, что я тоже «новенькая», заулыбался — вот как мы с вами совпали, два новичка. Я ему: «Да я не только в Кафедрале, я вообще в католической церкви новичок.»
— Как это? А откуда же вы?
— Я перехожу…
— Откуда?
— Из православия.
Огромные глаза, недоверчивая улыбка.
— Правда? На самом деле из православия?
— Да.
— Ну тогда это не переход, это просто присоединение к вселенской церкви. Вы же знаете, мы бы рады всех снова собрать воедино. Все эти конфликты, ссоры между церквями — это все политика и эмоции, их давно пора оставить в прошлом. Так что добро пожаловать домой!
— Спасибо, отец! Я так рада, что я наконец пришла…
— А как ваше имя?
— ХХХ.
Недоверчиво повторяет, прислушиваясь к собственному голосу. Имя на французский лад звучит странно и непривычно.
— Я русская.
— Русская?! У нас считается, что русские православные самые твердые и неуступчивые. Греки еще хоть как-то к диалогу склоняются, а русские совсем закрыты и не хотят единства.
— Ну вот, а у меня так вышло. Была русской православной, а потом поняла, что на самом деле я католичка.
— Замечательно, я очень рад. Надеюсь, теперь мы с вами станем видеться часто.
Я на это тоже очень надеюсь, отец. Кафедрал у меня по пути домой, и ничто не мешает после работы придти на мессу. Собственно, так пока и получается, я была неделю назад, была сегодня, и очень хочу еще. Мне сейчас как воздуха не хватает Таинств, я ими живу. Да, потом придет другое время, я это знаю. Но сейчас у меня детство, простое и бесхитростное католическое детство, и я просто хочу как можно чаще быть с Отцом. Мне наконец-то впервые за всю мою жизнь легко, просто и светло. Я нашла себя, встретилась со своей подлинной сутью, и я хочу, чтобы это ощущение длилось как можно дольше.
Мне невероятно нравится то, что я вижу в зеркале. Эта женщина, неужели это я? Неужели пропала та сковывавшая меня годами маска, тот тесный карнавальный костюм, в который я изо всех сил пыталась себя умещать, убеждая, что ничего другого мне не полагается, раз уж меня угораздило родиться в России? Но да, это действительно я — взрослая, самостоятельная, сильная женщина, выбравшая свой путь и свою судьбу. Я просыпаюсь среди ночи с одной счастливой мыслью: «Господи, спасибо тебе за то, что я католик!». Словно ребенку, мерзнущему на улице, открыли дверь в теплый дом, полный света и рождественских запахов, подвели к елке и сказали «Здесь все твое». И радостно, и страшно до конца поверить, что у меня теперь есть дом, откуда меня никто не выгонит. И что никто и никогда не станет меня обстругивать под только ему известный шаблон, потому что необструганным в доме места нет.
***
Вот оно. Кажется, я поймала ту ускользавшую от меня мысль, отчего же мне было так неуютно в православии. А дело в том, что там дом не был стабильным. Он постоянно перемещался, менялся в размерах, «стены» переходили с места на место. И любые усилия «заточиться» под те требования, которые казались окончательными и непреложными, оказывались впустую, потому что каждый раз оказывалось, что вдобавок к уже озвученным требованиям есть еще что-то дополнительное, чего невозможно угадать. Но именно это дополнительное и дает «людям в черном» возможность неизменно показывать тебе, что ты плохой, и не имеешь права, не смеешь думать о себе хорошо, не смеешь видеть, что с Божьей помощью сумел чего-то добиться, с чем-то справиться. Какова бы ни была твоя жизнь, тебе все равно покажут, что ты недостаточно хорош, чтобы тебя по-настоящему любили и принимали. Ты должен только постоянно плакать о грехах, считать себя полным ничтожеством и с благодарностью принимать любые манипуляции и унижения, потому что это «для твоего же блага». И даже самые лучшие, самые образованные, воспитанные и культурные из них не замечают, насколько в них всех въелась эта манера говорить из родительской позиции, поучать, воспитывать, давать оценку. Будь ты хоть вдвое-втрое старше «отца», все равно ты чадо неразумное, своего блага не сознающее.
И даже если у католических отцов эта вежливость не более чем привитая воспитанием манера общения, все равно я ее приветствую. По мне вежливая уважительная дистанция намного лучше, чем (псевдо)дружеское нарушение границ. Я в церкви не для того, чтобы постоянно держать оборону, тем более против духовенства.
***
И еще для памяти.
Ровно две недели назад. Иная страна, почти пустынная местность, гора, вздымающаяся над древним городом. Мы сидим на склоне, наслаждаемся покоем, а внутри меня стучится неотвязная мысль.
— Господи, скажи мне, кто же я, православная или католичка? Дай мне знак, чтобы я смогла понять, что Ты хочешь для меня…
В православии мне давно уже нестерпимо душно и тесно. Я изо всех сил пытаюсь втиснуть себя в его рамки, болею, мне кажется, что организм реагирует на эти попытки как на отраву, которой его пытаются накормить. И тут, на фоне этого, поездка, и разрешение духовника причащаться в католических храмах. Три недели чистого воздуха. Все напряжение, все хвори ушли, мне легко и радостно, но близится возвращение домой, и надо определяться, кто я. От мысли о возвращении в православный храм на душе тошно. Да и нечестно это — возвращаться как ни в чем ни бывало после того, как я столько раз причащалась у католиков. Значит — каяться? А в чем? Я не считаю себя ни в чем виноватой. Стало быть, я католик? После того, сколько лет я запрещала себе об этом думать, трудно до конца поверить, что да, мне это можно, что я действительно католик. Господи, помоги мне обрести ясность и цельность…
Спускаемся вниз, в голове мелькает даже не мысль, а тень мысли, что вот хорошо бы было под старость податься в католические монахини. Отмахиваюсь от нее, о каком монашестве можно думать при живом-то муже?
По пустынной тенистой аллее навстречу нам бодрым шагом идет пожилая монахиня в темно-голубой косынке. Поравнявшись со мной, она весело улыбается и, свернув за угол, исчезает. За всю нашу поездку это была единственная встретившаяся нам католическая монахиня. Что понадобилось ей здесь, в глухомани, на задворках летнего королевского дворца?
Вернувшись домой, спешу рассказать об этой сцене о.Б. Отец задумчиво трет подбородок:
— Несомненнно это знак. Господь для тебя хочет чего-то определенного. И такими знаками пренебрегать нельзя.
Именно после этого разговора он и согласился на мое присоединение, хотя был все равно задумчив.
— Знаешь, я больше всего боюсь, что ты тем самым потеряешь связь со своими корнями.
— Но почему же потеряю? А может, наоборот восстановлю то, что было когда-то в семье нарушено?
— Ты хочешь сказать, что…?
— Хочу. У меня в родне были католики-поляки. И все говорят, что я и внешне, и по характеру вылитая моя польская прабабка. И вообще, я выросла в католической культуре — книги, живопись, музыка, это все меня окружало с самого раннего детства.
— Ну так это же другое дело!
Вот так мне и было дано разрешение до Пасхи причащаться в любом храме, где я почувствую, что меня зовет на трапезу Христос. А на Пасху будет окончательное присоединение…
***
Все-таки вредный у меня характер. Впрочем, это тоже понятно — при том, сколько и как на меня давили всю жизнь, приходилось вырабатывать какие-то способы защиты собственной цельности, чтобы худо-бежно сохранять себя. А поскольку началось это в совсем щенячьем возрасте, а характер у меня с самого начала был, судя по всему, весьма упертый, то внутреннее противление любым попыткам давления сформировалось очень рано и настолько глубоко въелось в мою натуру, что стало фактически одной из существенных черт характера. Сама теперь от этого страдаю, но непроизвольные реакции «выстреливают» раньше, чем я успеваю что-либо сообразить. И происходит это буквально повсюду, в том числе и в церкви. Причем я долгое время ничего такого не замечала, пока на нынешней неделе не отловила у себя внезапно изменившееся внутреннее состояние.
Дело в том, что отношения с мамой у меня были, мягко говоря, тяжелыми и напряженными. И смерть ее я с одной стороны переживала как трагедию, а с другой это было для меня не передаваемое словами освобождение и обретение права быть самой собой. На то, чтобы справиться с острыми эмоциями по этому поводу, у меня ушло несколько лет, после чего я о маме практически перестала вспоминать. Но если невольно заходил разговор о родителях, внутри все сжималось в плотный тяжелый ком. И любые воспоминания о маме были болезненными и тяжелыми. Я настолько привыкла к этим ощущениям, что невероятно удивилась, внезапно «почувствовав» маму рядом с собой. И мне с ней было поразительно легко и светло, хотелось говорить, рассказывать ей обо всем, что происходит в моей жизни. Тогда я попробовала «позвать» папу, и он тоже пришел из своего далека, и с ним было весело и тоже легко и просто. Будто вернулись совсем давние времена, до второй маминой болезни, когда у нас еще бывали такие моменты общего тепла и любви…
А потом до меня дошло, в чем же дело, почему мне раньше ничего подобного не удавалось. Все уперлось в православный императив «мы обязаны прощать». Я себя в это требование загоняла и ломала в течение очень долгих лет, ища способы, как бы так суметь простить не только на словах, но и всей душой. Перелопатила груды литературы, замучила вопросами множество священников, но так и не могда до конца понять и прочувствовать, что значит по-настоящему простить. И именно эту тему я принесла как самую горячую своему духовнику при первой же встрече. А вот он как раз не стал меня убеждать, что и кому я должна. Он просто очень порадовался за меня, что мы с папой успели перед его смертью попросить друг у друга прощение, а потом сказал: «При таких ранах, какие тебе нанесли родители, рубцевание идет очень долго. Иногда даже не годами, а десятилетиями. Поэтому не тащи себя насильно ни в какое дополнительное прощение, просто дай этому быть, и боль в свое время пройдет. И вообще, учись отдавать Иисусу все, что в твоей жизни происходит, и хорошее, и плохое.» Это было единственное, что я вообще услышала в Католической Церкви о прощении и примирении.
А потом был месяц, в течение которого мне посчастливилось принимать Таинства семь раз с короткими перерывами. И я сама не заметила, как, каким путем изгладились боль и обида. Христос действительно забрал всё… А в детстве и юности оказалось очень много светлого и доброго, о чем мне прежде совсем не удавалось вспоминать.
****
А еще на мессе сегодня был совсем молоденький мальчик-священник. Он так горячо говорил о любви к Господу, что все начинается с нее… Удивительно, насколько можно быть искренним и непосредственным, стоя перед совсем незнакомыми старшими людьми… В какой-то момент мне даже казалось, что он вот-вот заплачет. Но он молодец, отлично справился, только под самый конец мессы стал внезапно совсем обыденным и простым, очень по-домашнему пожелав всем доброго вечера. И забавно было слышать, каким тоном он делал объявление о субботнем богослужении, посвященном миру. В его тоне звучала такая неподдельная смесь восхищения и недоверия, что можно совершить непрерывное пятичасовое богослужение, состоящее из Вечери, Литургии, Поклонения Дарам и Розария, и что возглавлять богослужение будет местный архиепископ! Казалось, еще минута — и он совсем по-мальчишески присвистнет от изумления.
***
Все-таки насколько меняется вся жизнь, когда есть возможность каждый день приобщаться Христу. И какое же это счастье, когда можно просто после работы придти в храм, помолиться и приступить к Таинствам. И не нужно бояться, что опоздаешь, что храм закрыт шесть дней из семи. И как жаль, что большинству православных невозможно объяснить и показать этот свет, покой и тишину, которые приходят, когда общение с Христом становится каждодневным, когда Он входит в нашу жизнь как постоянный спутник, который всегда рядом.
Какие правила мы бы ни вычитывали, сколько бы ни изнуряли себя длительными постами, все равно мы никогда не будем ни готовы, ни достойны принять Христа. В том-то и чудо того, что Он даровал нам, чудо Его схождения к нам, в наше недостоинство, Его помощь, поддержка и любовь. Когда мы делаем Причастие событием редким и исключительным, требующим длительной подготовки и настраивания, то рано или поздно все эти усилия превращаются в самоцель. Мы настолько интенсивно вкладываемся в «вычитывание» что собственно на встречу с Христом уже не остается никаких сил. Получается, что все, что связано с Причастием, не вписывается в нашу каждодневную жизнь, а напротив, «выламывается» из нее, стоит особняком, и вместо цельности возникает раздвоенность. Нет, есть конечно редкие счастливцы, кому удается гармонично сочетать обыденную жизнь и Причастие, но чаше всего получается одно из двух — или обычная жизнь задвигается в сторону ради подготовки к Причастию, либо подготовка превращается в формальность и бездумное вычитывание. В любом случае, Христос не становится спутником нашей каждодневной жизни. А это означает, что мы невольно увеличиваем дистаницию между Ним и собой, выстраиваем барьерчик, потому что с тем, к Кому полагается идти с таким количеством ритуалов, по определению не может быть простым и близким. И в чем же тогда смысл пришествия Христа, Его земной жизни? Бог сошел к людям, стал человеком, чтобы жить среди них и делить с ними все повседневные тяготы, а люди отодвинулись в сторонку, построили заборчик, разработали ритуал, лишь бы только не приближаться к тому, Кто себя отдал за всех нас. Так может, прав был Великий Инквизитор Достоевского, и настоящий Христос людям просто не нужен, они не хотят Его и Его близости?
В том-то и величие Церкви, что в мире каждый час совершается Евхаристия, что припасть к Спасителю можно в любое время дня, что Он с нами каждую минуту. И счастливы те, кто живет в местах, где много храмов, открытых в течение дня. Я это оценила давным-давно, но в полной мере смогла прочувствовать только сейчас, когда каждый день по пути с работы домой могла, зайти в храм, опуститься на скамью и услышать знакомые слова… И при этом никто не задает никаких вопросов, не ставит никаких условий. Если тебя позвал Отец, иди и причащайся… Как долго я шла к этой свободе и этой любви.
***
И еще интересное заметила за собой. Окончательно осознав себя католичкой, я в мгновение ока избавилась от внутренних зажимов, не позволявших свободно и открыто говорить не только о вере, но и вообще о многих «горячих» для меня вопросах. Раньше вольно или невольно я постоянно оглядывалась окрест, правильно ли меня поймут, стоит ли говоить о том и этом, и не буду ли я выглядеть слишком глупо со своей откровенностью. А сейчас, найдя подлинную себя, я получила и опору и уверенность в своих силах. Я стала слишком цельной для того, чтобы продолжать бояться и лицемерить. Звучит странно, но для меня вся система взаимоотношений внутри традиционного российского православия густо замешана на лицемерии и попытках изобразить из себя не то, что я есть, а чем я должна выглядеть, чтобы оправдывать ожидания окружающих, соответствовать высокому званию православной и не бросить тень на … (далее список на десяти листах прилагается). Не пойму пока, с чем это связано, но впечатление такое, что вся эта архаика, все попытки смоделировать средневековую систему отношений накладывают слишком тяжелый отпечаток на тех, кто пытается не играть, а жить этим всерьез. Внешняя инаковость диктует искусственную манеру поведения, речи, а следом за ними и всего самопредъявления в целом.
***.
Встретила сегодня на ФБ фразу про Первую Любовь, которой не след изменять, и задумалась. Все-таки если следовать этой логике, то моей первой любовью была именно Католическая Церковь. От детских смешных влюбленностей в Арамиса и — неожиданно — в Клода Фролло, через Фабрицио дель Донго и епископа Диньского, через Реквием Моцарта, через Микельанджело, Рафаэля, Баха, Рембрандта, Эль Греко именно она вошла первой в мое сердце. И это ей я изменила потом, когда меня увлек древнерусский антураж, сложный и архаичный язык, мощь древних распевов. Я позволила себе поверить, что европейская церковь не для нас, что нужно хранить верность религии той страны, которая главенствует в месте твоего рождения. Я просто-напросто крепко закрыла эту дверь и долгие годы делал вид, что ее не существует, что католическая жизнь не для меня. И не позволяла себе смотреть в эту сторону до тех самых пор, пока прятаться от реальности уже не стало совершенно невозможно.
Как одиннадцать лет назад я пришла в Церковь, сметая все преграды на своем пути, когда жить вне ее не могла чисто физически, так и сейчас, когда так же физически мне стало невозможно оставаться в рамках православия, я пришла «в католики», оставив за бортом все сомнения и неясности.
Жалею ли я о своем «православном детстве»? И да. и нет. Я рада, что оно было. Это были прекрасные годы, полные радости, любви, жизни. Не моя (да и не чья бы то ни было еще) вина, что я оказалась «птицей с чужого двора». Пока была маленькой, то неплохо умела учиться жизни у тех птиц. А потом крылья выросли, и оказалось, что мне просто нужна моя собственная стая. Я не жалею ни о чем. И только об одном грущу — что мне теперь навсегда закрыт путь на мой прежний приход, много лет бывший моим домом. Нет, я могу туда приходить, но о причащении речь больше не может идти. Каяться в причастиях у католиков я не стану, а без такого покаяия исповедь будет лицемерием, вель я знаю, что на том приходе молитва с католиками считается страшным грехом. А без исповеди меня к причастию никто не пустит.
И еще… Меня не поймут многие из прежних друзей, это я знаю точно. Не поймут и не захотят поддерживать общение. Но я знала, на что иду. И, увы, эту цену мне придется заплатить. Но лгать и отказываться от Христовой правды ради того, чтобы сохранить призрак приятельских отношений, я не хочу и не буду. Наверное, это тоже взросление — научиться понимать, что не бывает так, чтобы всем было хорошо, чтобы все всех любили и принимали такими, какие они есть. И ради главного научиться принимать потерю всего остального.
А мне и так везет — меня принимает и понимает моя семья и ближайшие друзья. У меня есть чудесный духовник. Я могу бывать в храме каждый день, и для воскресного причастия мне достаточно только перейти соседский двор. Желать чего-то большего было бы с моей стороны просто нахальством. Господь и так меня очень балует и на руках носит.
***
Жалею ли я о том, что ушла «из православия?». Да, конечно, моментами налетает тоска по атмосфере православного храма с ее запахом, вечерним сумраком, с невероятно красивыми песнопениями. Я всегда всенощные любила больше, чем дневные службы. Очень может быть, что во многом это определялось атмосферой — на всенощных не бывает захожан, только те, кто действительно пришел молиться. Эх, вот если бы все это могло существовать «в одном пакете» с католической системой взаимоотношений между священниками и мирянами, с уважением к чужому достоинству, с достойным поведением духовенства и клириков. Но увы, то, что мы не вполне корректно именуем термином «византийщина», с современным российским православием и родственными ему ветвями совершенно нераздельно. Причем люди, живущие внутри этой структуры искренне к ней привязаны и в большинстве случаев сами не видят и не понимают, что же здесь не то и не так.
Да, наверное, надо иметь изрядную мазохистскую компоненту в характере, чтобы спокойно принимать постоянные попытки «ставить тебя на место», смирять, ограничивать, напоминать о полном твоем ничтожестве, и при этом не разрушаться внутренне. А где мазохизм, там об руку с ним идет и садизм. Только говорить о садо-мазохичности православия как системы у нас не принято. Это то самое родимое пятно, от которого все предпочитают отворачиваться и делать вид, что его не существует.
А ведь этого самого пси-садизма хватает выше крыши и по вертикали, и по горизонтали. И проявляется он самыми разными способами, прикрываясь благочествейшими писаниями Игнатия Брянчанинова и ему подобных. Не зря так популярны всевозможные истории про сажание овощей корешками вверх, и тому подобное. И да, мазохист всегда сумеет чинимое по отношению к нему насилие «обратить себе во благо», прикрыть красивыми словами про необходимость смирения и страдание на земле, чтобы не страдать потом на небе. И при этом никому не приходит в голову, что жизнь сама по себе полна ситуаций, которые совсем не легко выдерживать. Господь нам полной чашей дает все, потребное для спасения, так что «помогать» ему в этом и создавать ближним дополнительные «спасительные» испытания не только не нужно, но и просто вредно.
Скольких людей оттолкнула от дома Божьего подобная забота? Кто возьмется подсчитать число ушедших, не выдержавших священнической или игуменской грубости и хамства? А скольких надломленных эти отношения окончательно доломали и превратили в тяжелых невротиков? И как это все сочетается со словами про «льна курящегося не угасит и трости надломленной не переломит?». Похоже, тот социальный эксперимент, который шел в России на протяжении многих веков, и который выковал уникальный тип «идеального раба», дал блестящие результаты. И именно на этот психологический типаж и делает ставку вся современная церковная педагогика, обстругивая именно по этой модели многочисленных неофитов. И кто разберет, чего на самом деле больше в этих попытках смирять — подлинной любви к пастве или самовластия и садизма? Того самого гадкого и подлого садизма, который «сам собой» просыпается порой даже в самых светлых и благородных душах при виде чужого (само)принижения и страха. Упоение властью это тот яд, который слишком легко проникает в сердце, и от которого невероятно трудно избавиться. Только самые чистые и светлые души — подлинные святые и подвижники — свободны от него, но много ли таких людей на белом свете? А чтобы не поддаться властолюбию, справиться с соблазном проявить власть, придавить хоть немного того человека, который ниже тебя по статусу, требуется неимоверная работа над собой.
И еще надо всегда на деле, а не на словах помнить, что любой человек, будь он последний пьяница, бродяга или «инородец», это икона Бога. И к его достоинству надо относиться с уважением, потому что это дань той Божьей искре, которая горит всегда, даже под спудом отталкивающей внешности.
И когда гонят и извергают из человеческого общества тех, кто не похож на них цветом волос, разрезом глаз, сексуальной ориентацией, иммунным статусом, многие ли из гонителей задумываются о том, что на самом деле они гонят Бога, присутствующего в этих людях? И что тем самым они встают не на сторону Христа, а на сторону толпы, кричавшей «распни Его!»? Разделять грех и грешника, безусловно, задача очень непростая, но кто обещал, что наша жизнь, в особенности христианская, будет простой и легкой? А может, в этом и есть наш общий крест — научиться, при всей неприязни к греху, отделять грех от грешника, человека от его поступков? И научиться не гнушаться людьми, не вписывающимися в наше представление об идеале, а принимать их в общение как равных себе хотя бы на том основании, что все мы — иконы Бога. И все повреждены. Целых и цельных — нет.
***
И еще записываю для себя, чтобы не забыть. Работали вчера с психологом про постановку цели на перспективу. Начали с работы, а в итоге возник крест. И мне очень отзывается то толкование, к которому мы пришли, про смерть как ресурс, про умирание прежней субличности и рождение из нее, через нее, чего-то нового, трансформировавшегося и цельного. И в этот контекст идеально ложатся те полгода «трансформации», которые мне дал духовник. И ожидаемое присоединение на Пасху как символ нового рождения. Это действительно очень ресурсный процесс, обнаружение внутри себя новых источников энергии, обретение цельности, отказ от сковывавших оболочек (догм, традиций, привычек, суеверий), обретение своих подлинных целей и способов их осуществления.
И метафора гусеницы — кокона — бабочки тоже очень отзывается. Я много лет была невзрачной неуклюжей гусеницей, медленно ползавшей по земле. Четыре года назад я почти перестала шевелиться, окуклилась и внутри кокона много и интенсивно думала, хотя внешне это могло смотреться как сон. А теперь кокон треснул, от него начали отламываться скорлупки, и чем дальше, тем быстрее. А в прорехах показалась новая я, еще не вполне окрепшая и выбравшаяся наружу, но уже чувствующая, что я способна летать, и что я рождена для полета. А на вчерашней картине, когда я пытаюсь ее мысленно вызвать, из креста на волю стали пробиваться молодые упругие ветки с нежными зелеными листочками. А в холодной синеве все ярче и теплее начинает проступать солнце.
***
Пишу довольно конспективно о том, почему же для меня католицизм все-таки настолько привлекательнее православия.
1. Христоцентричность общей молитвы versus «справление частных религиозных потребностей».
2. Роль лаиков в богослужении. Православие давно забыло о том, что присутствующие на богослужении люди — равноправные участники молитвы. Чио ими, собственно, евхаристия и совершается, а священник не верховный жрец, а выбранный этой общиной «первый среди равных» человеек, поставленный на то, чтобы его руками совершались необходимые действия. В итоге все выливается в то, что изрядную часть службы священник в с приближенными совершает некие действия в закрытом от глаз общины помещении, так что даже текста самых главных молитв людям не слышно. В итоге на активное участие лаикам отводится максимум 10 минут («Отче наш», Символ веры и в некоторых местах «Верую, Господи, и исповедаю..») Все остальное время они — просто свидетели, зрители. Тем самым попирается сам принцип царственного священства.
3. Возможность частого причащения. С течением времени в православии как-то позабылось, что цель христианской жизни — максимально частое приобщение Христу, поскольку только им можно бороться со страстями, «обожаться». В структуре современного православия в самом лучшем случае возможно еженедельное причащение, и то далеко не везде. А о более частом речи вообще нет, по крайней мере для мирян.
4. Внутренний рост versus инфантилизация. Православие с его традиционным «Как благословите?» в общем случае не способствует взрослению своих адептов и их обретению ответственности. Соответствующие поведенческие паттерны просто отсутствуют в модели общения «священник — пасомый».
5. Сама возможность разговоров, торговли в храме, в тот момент, когда идет причащение, для меня совершенно неприемлема.
6. Возможность общей молитвы за людей, не являющихся членами данной конфессии. Возможно, я человек ограниченный, но я не понимаю, почему нельзя соборно попросить Господа о благе для тех людей, которые пока по каким-то причинам не считают для себя возможным присоединиться к данной ветви христианства.
7. Застревание ПЦ в архаической модели отношений. Этнографический заповедник, перенесенный в 21 век. Требование ко всем верным жить поперек окружаюзих реалий. Понятное дело, на поводу у греха ижти не нужно. Но когда создается постоянное поле напряжения, связанное с чем угодно, — с календарем, с языком, с внешним видом, то это на самом деле ставит людей в ситуацию совершенно надуманного конфликта либо с собой, либо с окружающими, либо и с тем, и с другим вместе.
8. Отсутствие реальной связи с сегодняшним днем. ПЦ не заметила, насколько изменился окружающий мир за последнее столетие. Самая современная из обсуждающихся проблем, — декларация митрополита Сергия. А по остальным вопросам не скажешь, какой век на дворе — 19, 20 или 21. Церковь «не заметила» всю трагическую историю 20 века, все принесенные ей травмы в дущах людей, изменившиеся реалии. Она до сих пор закрывает глаза на то, что предшествовавшие 19 веков в глобальном смысле были куда более однородными, аизменения происходили плавно, и человеческая психика успевала к ним адаптироваться. 20 век в буквальном смысле революционно взломал все прежние системы, и это требует адаптации со стороны всех людей и социальных институтов.
(В порядке уточнения. В первую очередь это все относится к РПЦ, но Американская ПЦ, хотя и пытается продемонстрировать свою независимость, на самом деле яблочко от той же яблони, со всеми теми же самыми родовыми пороками и нестроениями. Разве что язык там современный.)
9. Католическая церковь в буквальном смысле слова вселенская. Какую страну мира не возьми, католические приходы живут по одним и тем же принципам, и одним общим главой является Папа. Поэтому католик в любом храме мира — дома. У него не возникает вопросов как исповедоваться, как причащаться, и можно ли вообще в этот храм ходить. Его никто не может не допустить к причастию только на том основании, что он «не с этого прихода, и батюшке здешнему не исповедовался». С православным храмом поди разберись, той он юрисдикции или не той. И если той, то каковы в данном конкоетном месте правила, связанные с причащением. Короче, больше шансов пролететь мимо евхаристии, чем приобщиться в воскресенье.
10. Продолжительность богослужений. Это вопрос менее важный, чем предыдущие. но тем не менее… На мой взгляд, в условиях современной жизни полтора — два — три часа богослужения, да еще на малопонятном языке, это достаточно пустое времяпрепровождение. Современный человек не может непрерывно удерживать внимание так долго. Нравится нам это или нет, но сейчас люди привыкли воспринимать информацию гораздо более короткими блоками, а от продолжительной информационной нагрузки защищаются, просто отключаясь и переставая воспринимать услышанное. И это нормально, учитывая то, в насколько перегруженном информационном поле мы живем, особенно если сравнивать с предками. Поэтому двухчасовая литургия превращается по сути дела в магическое ритуальное действо, которое совершают в первую очередь ради самого ритуала и эстетических переживаний от звуков, цвета и запахов. Поэтому я гораздо более короткие богослужения, позволяющие полностью сосредоточиться на сути происходящего и участвовать в молитве полноценно с первой до последней минуты.
***
Мне кажется, что у современного (впрочем, не только современного) православия есть одна существенная проблема. При всем том, что оно дает блестящие глубокие образцы монашеской жизни, что аскетическое учение разработано в мельчайших деталях, оно совершенно не ориентировано на мирян. То есть, существует единственный стандарт жизни, которому предлагается соответствовать абсолютно всем вне зависимости от возможностей, склонностей, здоровья, интересов и т.п. А ведь на самом деле вести подлинно монашеский образ жизни дано далеко не всякому. А для мирян эти стандарты в принципе находятся в противоречии с их образом жизни. Нет, ну правда, какой смысл, скажем, молодому мужику жениться, если все равно больше половины года к жене притрагиваться нельзя по религиозным соображениям, а из остального времени еще приличный кусок отжирается женской физиологией (про беременность вообще молчу). И это называется «жениться, чтобы не разжигаться»? На мой взгляд, наоборот, такое искушение куда хуже монашеского целибата. Есть разница жить в одиночку в келье или спать с женой в одной кровати и не сметь к ней прикоснуться?
В итоге получается форменная ерунда. «Вы делаете вид, что работаете, а мы делаем вид, что вам верим.» Часть православной публики выкладывается как папы Карлы, унывая, что нифига не получается, и не осознавая, что получиться и не может, потому что планка задрана выше их физиологических возможностей. Другая часть заранее опускает руки, напуганная неподъемностью задачи, и делает вид, что что-то такое пытается, конечно, соблюсти, но… В итоге то, что задумывалось как бодрая и энергичная христианская жизнь, превращается в вялую имитацию, симулякр.
И в этом плане, мне кажется, куда правильнее поступает католическая церковь с ее разными способами самореализации. С монашескими братствами, соблюдающими иной раз чуть не диаметрально противоположные уставы, с третьими орденами, с общинами мирян и вообще со всей структурой жизни, изначально ориентированной на людей самых разных дарований. Так что было бы желание наиболее полно самореализоваться как христианину, а способ для этого найдется всегда. И то, что современная КЦ так полно ориентирована на педагогику сотрудничества, меня безмерно радует.
***
И все-таки, в который уже раз перебирая свои мысли и чувства по тому же самому поводу… Я не ухожу ОТ, я иду К. Если бы в православии была та же христоцентричность, та же любовь, какие существуют в католический церкви, никуда бы я не ушла, несмотря на любые нестроения. Потому что люди есть люди, и они привносят свое (в том числе и свои недостатки) в любое дело. Но надо смотреть все-таки в сердцевину, ради чего, или точнее, ради Кого и Чьим именем все делается. А в православии, к моему величайшему сожалению, Христос остался только на словах. А чего стоит вся блистательная иконография и великолепная иконопись, если вот прямо здесь же, в храме, слова Спасителя попираются буквально на каждом шагу, а попытки заговорить о евангельских ценностях — любви, прощении, милосердии — воспринимаются в штыки?
Поэтому для меня вопрос ставится так — где действительно ставят в основу жизни любовь, причем не только к «своим», но и ко всем, ко всему миру? Где любят не напоказ, а деятельно? Где уважают человеческое достоинство? Где я могу внутренне расти и максимально полно раскрывать свои таланты в том самом евангельском смысле? Вот туда я и иду.
А разочарования неизбедно будут. И трудности. И тупики. Но, как известно, наилучший выход из тупика, не назад прежним путем, а вверх. По-моему, из моего последнего тупика я именно так и выбираюсь.
***
В крещении новый христианин рождается так же, как маленький ребенок приходит в земную жизнь. И, выйдя из вод, они оба одинаково нуждаются в любящей и поддерживающей среде, принимающей человека таким, какой он есть, и дающей ему возможность расти и крепнуть в естественном темпе. И в этой жизни должно быть время и место всему — учебе и отдыху, любви и дружбе, поддержке, радости и общему переживанию горя. И взрослых людей иной раз приходится точно так же обучать навыкам эмпатии и социального взаимодействия, как несмысленных младенцев.
Поэтому когда я задумываюсь о том, чем должна быть церковь во внешнем мире, мне в первую очередь приходит образ именно большой многопоколенной семьи, радостно принимающей каждого нового родившегося «ребенка». А «идите, научите все народы, крестя их…», это не только про крещение как таковое, это и про все то, что за крещением должно последовать. Ребенка мало родить, ему нужно дать возможность окрепнуть и вырасти, прежде чем пускать его в самостоятельную жизнь. Так что именно церковь должна дать ему опыт любви, приятия, уважения, чтобы дальше человек нес и передавал это знание тем, кто придет следом за ним.
А крестить и бросать неофитов на произвол судьбы, чтобы те выкручивались как сами знают — это не про семью и любовь, это про нерадивую мамку, которая родила, бросила детеныша в роддоме и убежала, потому что у нее других забот полно. А еще бывают родители деструктивные, которые под видом заботы и любви скармливают младенцу насилие и жестокость…
Но если все же взять нормальную полную семью, все члены которой ответственные взрослые любящие люди, и попробовать порассуждать, какова роль каждого из них в семейной системе? Какова роль деда, бабушки, дядьев и невесток, шуринов и племянниц? Мне кажется, отталкиваясь от этих аналогий можно попробовать говорить и о роли лаиков в церви, причем как на уровне глобальном, так и применительно к конкретному приходу. И здесь дело не в феминистской повестке дня… Мне например очень жаль, что напрочь исчез институт диаконисс. По-моему, с точки зрения реализации женского служения это было идеальное решение, и очень жаль, что его восстанавливать пока совершенно не планируют.
***
Вот опять тот опыт, который очень, очень трудно передать словами. А как его опишешь, тот момент полного и безоговорочного доверия, когда отдаешь всего себя целиком на волю Отца, чтобы Он сам направил жизнь тем путем, который находит нужным. И потом, в налетевшей буквально следом буре событий, в потоке клеветы, в попытках унизить и сломать психологически, — абсолютная тишина, внутреннее спокойствие и четкое знание, как надо поступить. И вместо злости, гнева, обиды, — молитва за тех, кто меня пытался поставить в это ситуацию, боль за них, за то, что они себя ставят в такое положение, так теряют лицо и человеческое достоинство. Пожалуй, за всю мою церковную жизнь это самый глубокий и сильных христианский опыт, который мне довелось пережить.
***
И вот что я еще поняла… В мире сегодняшнем быть православным престижно, социально одобряемо, чуть ли не обязательно, по крайней мере, в целом ряде социальных групп что в России, что в моих краях. Местные посматривают с удивлением, но держат вежливую дистанцию и особенно ни во что не вмешиваются, а среди эмигрантов в той или иной форме соблюдать православные ритуалы тоже считается хорошим тоном. Одним словом, православным быть как минимум безопасно, а иной раз и весьма комфортно.
А вот что касается католиков, то тут ситуация совсем иная. В моих краях они превратились в исчезающее и гонимое меньшинство, постоянно испытывающее нападки и со стороны государства, и просто со стороны людей самих по себе.
Для меня крещальные обеты это очень, очень серьезно. Если я присягала на верность Христу, это не пустые слова, это обещание быть с Ним всегда и везде, в славе и в гонениях. И потому я выбираю быть с Христом гонимым и с теми, кто не отступился от Него несмотря на все нападки светского государства, на все попытки навязать нам дискриминирующие правила жизни вплоть до того, какого размера должен быть нательный крестик, чтобы не оскорблять своим видом взгляды неверующих. Так что еще и поэтому я считаю, что честнее и справедливее быть с Христом там, где Его гонят. По крайней мере, для меня это так.
***
Давно я не писала сюда. Попробую собрать вместе несколько разрозненных фактов из того, что мне особенно запомнилось за последние недели.
Конечно, отдельным пунктом идет все, что связано с Великим Постом. То, что гастрономической составляющей уделяется … то есть, вообще не уделяется внимания, это уже общее место. А вот что мне показалось важным и полезным:
— В последнее воскресенье перед Постом всем прихожанам раздали большие мешки из плотного картона и попросили вернуть их, наполнив продуктами длительного хранения. Все это пойдет малообеспеченным семьям нашего района.
— На стенах храма развешаны листы картона и маркеры. Каждый человек может вписать любые молитвенные прошения, за кого и за что угодно, вне религиозной привязки. И вся церковь постоянно молится не только за «уставные» интенции, но и за всё, что вписано и продолжает вписываться в эти листы.
— О покаянии речь идет постоянно. Но не в контексте «все мы тут свиньи и волки позорные», а в контексте обожения. И о том, что все мы призваны к святости, и должны к этому стремиться постоянно, напоминают на каждой проповеди и в каждом недельном бюллетене.
— Постовые календари для взросых, подростков и детей. Лежат в свободном доступе, каждый может взять сколько нужно. А там на каждый день расписано чтение, темы для размышления, советы, что можно сделать на практике для окружающих людей. Причем все это адаптировано к аудитории — это раз. И два — постоянно связывает «горнее и дольнее», в том смысле, чтобы в самых простых окружающих явлениях — таянии снега, пробуждении природы, и т.п. — постоянно видеть Бога.
Одним словом, Пост воспринимается не как достаточно тягостное (для меня раньше) время постоянного самокопания и депрессии, а как путь, возможность увидеть, что именно нужно в сеье исправлять, и какими путями можно постепенно над этим работать.
***
Из проповеди о.Пола в начале Поста. Да, анализировать свои поступки и страсти необходимо. Но нельзя допускать, чтобы эти раскопки приводили к унынию и подавленному состоянию, нужно всегда помнить, что мы несем в себе не только грехи, но и дары Господа, их нужно уметь распознавать в себе и благодарить за них. И если пытаться бороться сразу со всеми грехами, ничего хорошего из этого не получится. Только растратим все силы, снова упадем, отчаемся и махнем на сбея рукой. Борьбу с грехами надо выстраивать как тренировку, постепенно наращивая силы и опираясь на свои успехи. Нужно составить список своих грехов и равный ему по длине список даров. И начинать раюоту с борьбы с самым маленьким и слабым грехом, опираясь на свои дары. И вообще продумывать, какой из даров может помочь в работе над каким грехом. И когда уже будет опыт первой небольшой победы, это даст силы и энергию идти дальше, и научит видеть, что и как нам дает, уже дал Господь для этой борьбы.
***
Из разговоров с о.Б.
— Все эти телесные заморочки, это дремучие средневековые монахи выдумали, чтобы проще было людей в подчинении держать. Физиологии они не знали и не понимали. поэтому естественные человеческие проявления старались запихнуть в рамки греха и навязать чувство вины. Секс сам по себе прекрасен. Человеческое тело — величайшее творение Божие, и достойно восхищения и воспевания, как это было в античности. И все, что с этим телом делается с взаимным уважением и радостью, не греховно. Грех — насилие, принуждение, эксплуатация другого человека, в том числе и в благословленном браке. Соитие против желания одного из супругов греховно. В наготе нет ровным счетом ничего предосудительного. Никакие взгляды и / или касания, если за ними стоит бережность и уважение к человеку, не греховны. Так что эти вопросы вообще не должны быть предметом исповеди, а если какие-то священники сами в эти темы лезут, то это свидетельствует только о их личной озабоченности и низкой культуре. Собственно, речь об исповеди в контексте телесного может возникать только в случае принуждения партнера к неприемлемым для того действиям, предательства или т.н. «ненадлежащего использования тела». Главные поводы для исповеди — осуждение, невнимание к другим людям, недостаточно бережное к ним отношение, грубость, вообще, все, чем мы явно или скрыто раним других.
***
Вообще, теме человеческого достоинства уделяется огромное внимание. Как соблюсти достоинство любого человека, с которым довелось общаться, и свое тоже. Из проповеди о.Джона в прошлое воскресенье. «Бывает, ну нет денег, чтобы подать нищему, но нельзя проходить мимо человека с непроницаемым видом, словно ты его не видишь. Улыбка, два-три извиняющихся слова, — это минимум миниморум. А то и спросить как человека зовут, каково ему сегодня. Если человек к нам обратился, он должен видеть, что мы видим в нем равного по достоинству человека.»
***
Тема ответственности за свои решения и свой выбор. Единственная реально непоправимая вещь — смерть. Все остальное не более чем ошибка в пути. Достаточно ее увидеть, проанализировать причины и на будущее избрать более оптимальный путь. Не надо слишком драматизировать ошибки и фиксироваться на них, особенно после примирения с Богом.
Господь любит прощать. Надо давать Ему такую возможность каждый день. Достаточно вечером исповедать свои проступки в течение дня, и Господь их простит. Не нужно нести на исповедь всю повседневную шелуху, вошедшую в привычки. Исповедь для серьезных прегрешений в первую очередь, а из них главная — недостаточность любви к людям.
Мы грешим не только сами по себе, но и все вместе как сообщество христиан. Поэтому если на приходе есть помимо индивидуальных и общие исповеди перед большими праздниками, в них стоит поучаствовать, это поможет научиться лучше распознавать, где мы грешим именно как общность единоверцев. (Это все тоже о.Б.)
***
Потрясающий опыт сбора денег на лечение нашей подшефной украинской девочки в прошлые выходные. Во-первых, собрали реально большую сумму. Во-вторых, столько народа взялись за нее молиться, передавали слова поддержки, нам желали успеха в сборах — это что-то невероятно. Я на публике не слишком сентиментальна, но меня в конце концов тоже пробило на слезы. Вообще, что меня очень радует в католической церкви — если нужна молитвенная поддержка, никто никогда не спрашивает, а в правильной ли юрисдикции человек крещен, и насколько регулярно живет церковной жизнью. Просто берут и молятся, и все… А о том, как меня о.Пол утешал после смерти Доминики, я на ФБ рассказывала…
***
Здесь в Квебеке издаются месячные книжечки с ежедневными чтениями, основными тропарями и т.п. Этими книжками пользуются во время богослужений все, включая священников. Что мне очень нравится, на воскресной страничке печатают две кратких темы наступающей недели. Предлагается, о чем размышлять, что конкретно сделать для близких. Такой пунктир — направление мне очень нравится. Это именно то, о чем я всегда твердила — практическое применение Евангелия на деле. То есть, то, о чем читали и размышляли в воскресенье, сразу по горячим следам претворяется в повседневную жизнь. Для таких малоорганизованных товарищей, как я, это отличный педагогический прием.
***
В будни у нас на приходе не проповеди, а совместное обсуждение-рассуждение разом по евангельскому и ветхозаветному чтениям. И о.Пол умеет как-то так ненавязчиво сдвинуть направление разговора, что часто ломает привычные штампы и стереотипы, заставляет увидеть наизусть знакомый текст в совсем другом ракурсе. И Христос становится гораздо более реальным, живым, объемным.
***
То, как в будни происходит причащение, это для меня до сих пор совершеннейшее потрясение. Сначала все причастники получают Тело в сложенные лодочкой руки. А потом идут в алтарь и причащаются Кровью, передавая чашу из рук в руки. Это чувство очень сложно передать словами. Действительно, Страшные Тайны… И ОЧЕНЬ радостные.
***
Забавно. Я помню, очень хорошо помню ту минуту, когда меня, что называется, «торкнуло» в католическом храме, и я отчетливо поняла, что мое место здесь, что меня тут ждут. Это был не по-осеннему жаркий сентябрьский день 2012 года. Каркассон, собор святого Трофима. Прохладный сумрак, строгая простота внутреннего убранства. Воительница Жанна у входа, и рядом с ней в стене табличка. «В этом соборе такого-то числа такого-то года Доминик Гусман проповедовал против еретиков-альбигойцев».
Почему-то именно эта табличка произвела на меня такое сильное впечатление. Она сделала явью то, о чем до сей поры я только читала в книгах. Все оказалось реальностью — и катары, и альбигойские войны. И святой Доминик превратился из каменной скульптуры в живого эмоционального человека, страшное количество лет назад проповедовавшего в этом самом соборе. И словно пропало время… собор самой своей громадой непостижимым образом связал нас, сделал книжное живым и осязаемым.
А потом, полтора года спустя, в мою жизнь неожиданно и очень светло вошел отец Б. И странно ли, что он оказался именно священником-доминиканцем? И что Доминикой звали мою любимую подругу, скоропостижно умершую в нынешнем марте в самый мой день рождения? А вторая подруга-москвичка оказалась терциарием доминиканского ордена… И ведь ни с кем из святых такого не происходило, хотя мы были и в Ассизи, и в Флери, но ни Бенедикт, ни любимый мой Франьо ТАК не позвали.
А потом была Шотландия. И был «путь Артура», тропа к легендарному Камелоту, темные серые руины аббатства у подножья. И там, на склоне холма, среди выгоревшей травы пришло окончательное решение и наступила ясность. Эдуард сказал потом «Слушай себя. Если ты поступаешь по совести, у тебя внутри будет мир, тишина и спокойствие.» С тех пор прошло восемь месяцев — неплохой срок для того, чтобы проверить себя. За это время внутренняя тишина не поколебалась ни разу. В воскресенье присоединение…
***
Попытка воцерковления на разных приходах (краткое резюме).
РПЦЗ(В)
— Откуда вы приехали? Из России? Да вы вообще должны молчать, чтобы вас не видно и не слышно было. Вы перед нами в неоплатном долгу. И крещение ваще неправильное, и архиереи недействительные. Скажите спасибо, что мы вас вообще к причастию допускаем, и цыц тут!
АПЦ (Русскоязычный приход)
— А что это с тобой батюшка целых пять минут на веранде своего дома поговорил? Просто так подобное на случается, даже если ты ему в дочери годишься. Ты, наверное, ему любовница. (Бац донос на стол архиерею).
РПЦЗ(Л), далее РПЦЗ-МП
— Ну мы вас, конечно, к причастию допустим… но вы должны понимать, что это с нашей стороны снисхождение и помнить, что после отъезда из России вам лет десять нужно пожить в нормальной стране, чтобы более-менее людьми стать. И вообще, от вас здесь требуются только деньги и рабочие руки. Мнение? Какое мнение? Здесь только мы все решаем, все должно быть как при владыке Архидратии в те времена, когда наши отцы покидали священную русскую землю, гонимые нечестивыми большевицкими ордами.
УПЦ (К-пль)
— А штой-то москалики до нашей громады заявились? У них шо, своей нема?
АПЦ (французский приход)
— Русские? У нас здесь? Им что, русских церквей мало?
АПЦ (английский приход)
— Русские? Не видим никаких русских. Здесь кроме нас вообще никого нет.
КЦ
— Простите пожалуйста, можно узнать, как вас зовут? Я вас первый раз вижу на нашем богослужении. Что вы говорите? Русская католичка здесь у нас? И это ваш собственный выбор? Это же просто замечательно, я очень рад, что вы пришли именно к нам. Вы говорите, ваше имя ХХХ? Я буду молиться за вас, да благословит вас Господь!
SONY DSC