Долгий путь к себе. Часть 1 — Кризис

Много лет я была активной прихожанкой православной церкви. Причем не формальной, для меня все было очень серьезно. Пришла я в церковь в 2002 году путем далеко не простым, о чем рассказываю в автобиографических записках. Но уже через несколько лет мне довелось вплотную столкнуться с Темным Двойником церкви, как его называет С.Фудель. Ниже мой рассказ о том, что, как и почему меня в итоге оттолкнуло. Текст записан в 2010 — 2014 годах, с тех пор произошло еще множество событий, только подтвердивших мои вопросы и сомнения.

Летом 2010 я была на волосок от того, чтобы уйти из Церкви. Уйти насовсем, несмотря на многолетний труд на приходе, да и не только. К счастью, этого не случилось, спасибо моим замечательным друзьям, так вовремя оказавшимся рядом, поддержавшим и помогшим найти верный путь. Оглядываясь назад, я вижу очень много своих ошибок, совершенных за все годы церковной жизни, и ничуть не меньше наших общих церковных проблем, как минимум не помогающим новичкам стать полноценными христианами.

Мой путь в церковь был долог и очень непрост. С  момента, когда я осознала себя христианкой, до крещения, прошло тринадцать лет. И еще тринадцать лет прошло между крещением и сознательным приходом в церковь. Так что на практике постигать азы христианства я начала, будучи уже взрослой женщиной, и имея за спиной долгую непростую жизнь. Пришла я в храм не «от проблем», и не потому, что православность является дополнительным идентификатором к понятию русская, и не в поисках «клуба соотечественников за рубежом». Пришла я осознанно и уверено ко Христу, чтобы быть с Ним в доме Его. И потому с самых первых дней у меня встал вопрос, что это значит — быть христианкой в повседневной жизни? Как жить? Что именно делать? Каким именно образом и что менять в себе и своем поведении?

Вопросов было множество, информации в интернете на тот момент еще было крайне мало, и я не была уверена, что на абсолютно всю информацию из сети можно безоглядно полагаться. Поэтому, естественно, первым делом я приступила с вопросами к пожилому священнику, возглавлявшему приход.

— А ничего читать не надо. Совсем. — подумав, ответил батюшка.
— Как не надо? — поразилась я, не представлявшая себе жизни без печатного слова.
— Совсем не надо. — веско повторил тот. — Только Жития Святых можешь, а более ничего, ни светского, ни духовного. Читай Жития и слушайся меня, и все у тебя будет хорошо.

Вот тут-то, на первой неделе церковного бытия, я и явила первое непослушание, потому что не могла, да и сейчас не могу и не считаю для себя возможным быть просто ведомой, поступать по чужой указке, не понимая вообще, чем я занимаюсь, что делаю и для чего. Естественно, я накинулась на все источники информации, которые только могла найти. И вот тут я и совершила первую свою серьезную ошибку. Не имея абсолютно никакого личного духовного опыта, не имея в вере наставников, кроме такого же, как и я, неграмотного неофита-энтузиаста, я слишком многое из прочитанного восприняла на веру, сочтя это полной и абсолютной истиной.  И под эту истину я и начала ломать и корежить жизнь свою и своих близких.  Итак, что же это за ошибки?

1. Эту проблему я считаю одной из самых серьезных. Неофитское стремление сразу отбросить все прошлое, при этом не понимая, что вычеркнуть жизненный опыт нельзя. 

Церковь учит нас, что надо возненавидеть грех, но любить при этом грешника. И что ближнего надо возлюбить, как самого себя. Но ни от одного церковного человека за все время я не слышала объяснений того, что же это такое — возлюбить себя, тем более, любить себя, осознавая при это, тем не менее, грешником. Обычно все сводится к тому, что вместе с грехом в себе мы начинаем ненавидеть и себя, и свое прошлое, в котором мы грехи совершали, и настоящее, в котором продолжаем грешить. Мы забываем о том, что кроме поврежденной природы в нас все равно есть, пусть и в поврежденном виде, образ Божий, и этот образ достоин уважения и любви. Мы с пренебрежением относимся к собственным потребностям, откладывая до самой последней возможности визит к врачу, тем самым не любя и предавая свое тело. Мы не даем пищи уму, эмоций душе, в суровом аскетическом порыве отказываясь от простейших земных радостей и утешений, и тем самым засушивая себя и превращая в сухих и черствых людей. Нам становится настолько плохо самим, что просто неоткуда черпать любовь для других людей, нам самим ее крайне мало!

И ведь очень часто многое из того, что мы привычно называем любовью к другому человеку, на самом деле является нашим собственным невротическим желанием самоутверждения и подъема самооценки, скрытым желанием власти над другим, осуществляемой через навязываемую заботу. Как редко мы задаемся вопросом, а для кого на самом деле мы совершаем свои поступки? Будет ли человеку по-настоящему хорошо, от того, что мы делаем для него, или на самом деле наше делание — сугубо эгоистический акт, получение желанных для себя положительных эмоций «через» другого человека?

Сколько раз я слышала от священников призывы отказаться от всех светских интересов и развлечений, сжечь книги, не смотреть никакие фильмы, сменить гардероб на «православную униформу», в которой нет места ни нарядным фасонам, ни живым и ярким цветам.  Но ведь это же, по сути дела, означает похоронить себя заживо, отказаться от всего того, что питает душу, делает ее живой и восприимчивой к окружающему миру и тому, что в мире. Мы отказываемся от творчества, от самовыражения, считая это не заслуживающими внимания детскими глупостями, и тем самым снова обкрадываем себя, лишаем душу крыльев.

И, самое главное, отрекаясь от совершенных в прошлом грехов, мы вместе с былыми промахами вычеркиваем и саму свою жизнь. А ведь мы же жили в то время, совершали поступки, пусть далеко не всегда правильные и удачные, и делали мы это, исходя из собственного жизненного опыта, представлений о жизни и т.п. Да, мы часто ошибались, да, мы основывались на неверных посылках, но мы жили и, как правило, не хотели сознательно причинить никому зла. Так почему же, переоценивая с новых позиций пережитое, мы упорно перечеркиваем крест накрест самое жизнь? Ведь мы же тем самым, вместе с грехом, вычеркиваем и все то хорошее. что в прошлой жизни было, отрекаемся от близких, или, если они были соучастниками греха, начинаем ненавидеть и их тоже.

Я говорю «мы», потому что за эти годы столкнулась с очень многими людьми, наступившими на те же самые грабли нелюбви к себе и вычеркиванию из жизни огромных кусков. А ведь опыт, уже полученный и пережитый, на самом деле выкинуть и сделать не бывшим нельзя. Его можно переоценить, сделать выводы на будущее, стараться впредь избегать былых ошибок, но его нельзя возненавидеть, потому что тем самым возникает ненависть к себе, предательство себя, своей личности, потеря цельности. Нельзя подходить к жизни и к человеку с дуалистической меркой «плохой — хороший» потому что и в греховном прошлом далеко не все так уж однозначно безобразно, и в светлом настоящем темных пятен тоже хватает.

И вот здесь, мне кажется, очень большая опасность таится в генеральной исповеди «за всю жизнь». Безусловно, когда взрослый человек начинает жить церковной жизнью, у него есть изрядный багаж грехов, от которого необходимо избавиться. Но с генеральной исповедью связано одно массовое заблуждение, что она как бы проводит черту, отделяя темное прошлое от светлого настоящего. Нарушается цельность естественного развития человека, его жизнь и опыт как бы разрубаются пополам. И возникает неосознанное ощущение того, что «все плохое я оставил там, заново родился, и дальше буду жить чистеньким и светлым».

Да, от определенных серьезных грехов таким образом действительно можно освободиться и прекратить их совершать, например, выйти из внебрачной связи, перестать красть на работе канцтовары, бить близких и т.п. Но очень и очень многое продолжает оставаться с нами, потому что это проявления нашей страстной и греховной природы. Нужны годы и десятилетия, чтобы выкорчевать из души эти страсти и их детища. Но неофит-то этого не понимает, он в отчаяни от того, что снова впал в то, что оставил там, «за чертой».  И, к сожалению, далеко не все священники способны объяснить, что ничего катастрофического не происходит, что все естественно, в том смысле, что это свойственно нашему падшему естеству.  Наоборот, есть такие (и мне  с ними пришлось столкнуться как минимум дважды), кто еще и на исповеди начнет щунять и носом тыкать, дескать, что за безобразие, почему ты снова повторяешь то, что исповедовал уже. Позор! Бессовестный! Ты слабак и размазня, не умеешь бороться со страстями, на что ты годишься вообще? Да как ты на Страшном Суде перед Господом стоять будешь? Как ты перед Ним оправдаешься, если только и знаешь, что падать и падать снова? Я не выдумываю, эти самые слова мне довелось неоднократно слышать в свой адрес. А вот встретить священника, который бы помог, научил, что делать, как преодолевать страсти, не отчаиваться, а идти вперед и вверх, несмотря на падения, мне повезло только ближе к концу первого церковного десятилетия.

И вот отсюда вырастает ошибка вторая, совершаемая практически всеми неофитами, и поддерживаемая, к сожалению, большим количеством священников — максимализм. Но об этом дальше.

2. Итак, максимализм.

Очень распространенное неофитское заболевание, которое и меня не минуло. Если правило — то самое полное. Плюс Новый Завет, плюс Ветхий, плюс Псалтирь, плюс апостольские послания. Все это поначалу шло в охотку и с удовольствием. Но ведь и времени, откровенно говоря, такой объем чтения требует немало. А если при этом еще семья-дом-работа-транспорт, и времени свободного остается совсем мало, а пяти часов сна почему-то не хватает? А если в анамнезе еще комплекс отличницы, стремление все делать даже не на пятерку, а на пять с плюсом, и жгучее чувство вины за то, что со временем перестает хватать сил на такое огромное чтение? А на исповеди «я не успеваю все читать, сокращаю правило» — «Очень плохо, ты лентяйка, не радеешь о своем спасении.»

При этом было же сомнение в своих силах, потяну ли еще Псалтирь по соглашению, ходила, спрашивала, советовалась, стоит ли на себя брать еще и это? «Да, бери, конечно, это дело хорошее и нужное, благословляю.» И опять вина-вина-вина, когда перестает хватать сил и времени, когда чисто физически не знаешь, как все уместить в те же 24 часа…

А еще ведь есть и пара-церковная жизнь. Кухонное послушание, обеды, воскресные дежурства. «Нам очень нужна твоя помощь, мы сами не справляемся». И шла, работала, помогала изо всех сил, в ущерб семье и себе, потому что нужно же помогать и спасать, на мне ведь мир держится, или как? И весь прошлый жизненный опыт при этом запрещает отказывать, запрещает говорить о себе и своих потребностях, потому что общественное важнее, потому что с младенчества обучена всех выручать, спасать, вытягивать, а свои проблемы потом как-нибудь, если сил и времени хватит.

Сколько раз во время этих дежурств хотелось хватить кастрюлей об пол, завопить «Тетки, вы что, с ума посходили? Что вы такое говорите? Христианки вы или кто? Где же ваша вера?». Молчала, терпела, старалась не вмешиваться, только с души все больше воротило от бесконечных сплетен, ругани, осуждения.  Ходила, плакалась батюшкам «Не могу, сил больше нет, не принимает душа моя всего того, что за дверями кухни творится, увольте Христа ради!». А в ответ слышала «Терпи, молчи, спасайся. Тем, что ты на кухне работаешь, ты душу свою для вечности спасаешь. А повлиять на бабушек мы не в состоянии, они не слушают никого.» Я тогда не умела еще относиться критически к тому, что исходит от священников, и решила, что проблема во мне, что я неверно понимаю суть послушания и смирения, что это страсти мои бушуют, и начала принуждать себя терпеть то, против чего внутри все восставало. При этом было мне очень и очень плохо, я неоднократно приходила с этим к отцам и на исповедях, и в частных разговорах. Но ответ был всегда один — мы же терпим, значит, и ты терпи, смиряйся и спасайся. В итоге это выглядело так, словно я пытаюсь себя накормить чем-то отравленным, что организм отторгает, а я игнорирую его сигналы и продолжаю в себя это запихивать.

Финал наступил весной, когда меня с температурой в полуобморочном состоянии вытащили из дома стоять кухонную вахту. У меня не было сил сопротивляться, я банально струсила идти на конфликт и отлеживаться дома, дала посадить себя в машину и довезти до церкви.  И вот там, уплывая в вязкое гриппозное марево, под неестественные причитания бригадирши «Ой, что ж я наделала! Да зачем я тебя сюда притащила? Ну да ничего, ты молодая, тебе не страшно, ты справишься. А мы бы без тебя не смогли так много всего приготовить!», я поняла, что никому я сама не нужна ни с какими моими проблемами. От меня нужны только руки, чтобы наготовить побольше, стало быть, заработать побольше, потому что бригады между собой соревнуются, чья выручка круче.  А жалеть меня, сочувствовать, понимать никто и никогда не собирался. И это была моя точка перелома и невозврата  в общественной работе.

3. Некритичность к информации

Здесь меня подвела, с одной стороны, моя неопытность, с другой —  отсутствие в первые годы рядом умных и опытных в духовной жизни людей. Поэтому читала и слушала я очень много и неразборчиво, и множество идей самого разного толка незаметно для меня самой осело у меня на задворках памяти. В итоге незаметным для меня образом я оказалась опутана целой сетью предрассудков и ограничивающих, порой взаимоисключающих, убеждений. И очень много времени и сил ушло в итоге на то, чтобы отделить собственно христианские максимы и убеждения от суеверий и нечестных манипуляций. Кроме того, мне, как и большинству неофитов, было свойственно тотальное недоверие к себе и к правильности своего понимания того, что хорошо и правильно.

Так хочется быть правильным христианином, избегать ошибок, чтобы ничем не бросить тень ни на веру, ни на себя в вере! А разве можно доверять себе, своему падшему разуму и отравленной совести? Ни в коем случае! Тем более, когда ровно то же самое говорит батюшка с амвона, объясняя, что доверять себе нельзя, надо слушать старших, потому что только они в состоянии судить, что правильно, а что нет.

Самое в этом плане тяжелое было — убивать в себе женщину. Да, именно так. Я действительно крайне всерьез восприняла фразу про то, что горе тому, через кого приходят соблазны, помноженную на различные форумские разговоры мужиков о том, как их чужие женщины смущают, что целенаправленно много лет убивала в себе женщину во всех смыслах. Самое страшное для меня было показаться кому-то симпатичной, или, что еще ужаснее, вызвать какие-то эротические мысли. И здесь в ход пошло все. Я как раз в этот период сильно поправилась, начала одеваться, мягко говоря, очень нелепо, отказалась от ярких нарядных цветов и фасонов, лишь бы ни в коем случае не привлечь к себе мужской взгляд. То, что при этом я просто отказываю изрядной части себя в праве на существование, обкрадывая, в первую очередь, нас с мужем, мне в голову не приходило, зато любой мало-мальски заинтересованный мужской взгляд моментально включал чувство вины, потому что я была уверена, что это я виновата, я спровоцировала…

И опять, не было рядом никого, кто помог бы понять, что такое на самом деле соблазн, кто и как за чьи чувства отвечает, и что ради благой цели вовсе не обязательно впадать в крайности и превращать себя в огородное пугало…

4. Излишнее доверие к священникам

Этой типичной ошибки мне тоже избежать не удалось. Достаточно долгое время любое слово, исходящее от «человека в рясе» для меня было истиной в последней инстанции. Априори кредит доверия духовенству у меня был невероятно высок, при этом я была уверена, что абсолютно все священники познали истину, что они единомысленны, что просто в силу своего сана они не могут говорить ничего такого, что идет вразрез с учением Христа.

И даже позднее, когда я начала постепенно понимать что к чему и более критично относиться к услышанному, абстрагироваться от некоторых высказываний не удавалось, особенно если опи были произнесены в момент моей наибольшей открытости (на исповеди) или большого горя. А сказано бывало много и разного:

— Ты запомни пожалуйста, что мы причащаем тебя только по снисхождению. Ну и что, что ваш брак зарегистрирован, а муж неверующий? Раз ты не венчана, ты не имеешь права идти к причастию. Но нельзя же оставлять человека на всю жизнь без таинств, поэтому мы оказываем тебе милость и разрешаем причащаться. Но ты не должна никогда об этом забывать.

— Твой муж тебя не любит (вариант, твой муж тебя вовлекает в грех), — сказано многократно и по самым разным поводам, типа прогулянного престольного праздника или нарушения супружеского поста.

— Отец умер? Вот и хорошо, ты же знаешь, мы все ждем кончины с радостью. (Сказано с улыбкой на третий день после похорон. И это при том, что он знал, как долго и тяжело уходил мой отец, оставшийся атеистом до последней минуты.)

— Не можешь соблюдать пост из-за проблем со здоровьем? А справка от врача у тебя есть? Ты же не можешь сама, без врача, разобраться, болезнь это или твоя собственная слабость и поблажки себе.

— Как это дети не хотят креститься прямо сейчас и просят дать им время подготовиться? Ты мать, ты должна заставить их креститься немедленно. (Сказано много лет назад, когда сыновья-подростки хотели принять крещение осознанно, подготовиться к нему.)

Все это я слышала от нескольких священников трех различных церквей, и как бы я ни старалась внутренне защищаться от услышанного, оно ранило очень и очень сильно.

5. Сокращение дистанции

Это была еще одна моя ошибка, об опасности которой я поначалу не подозревала. Не хочу хвастаться, но кто бывал у нас, знает, что дом наш очень открытый, гостеприимный, мы рады всем, кто к нам приходит. И друзья и знакомые тоже любят у нас бывать, говоря, что чувствуют себя у нас гораздо свободнее, чем где-либо.  И эта же ситуация сложилась у меня практически со всеми знакомыми священниками.

Попадали они к нам, обычно, по собственной инициативе, приходя по традиции освятить дом Крещенской водой,  оставались поужинать и… И дальше завязывалось приятельское общение с их визитами, с неизменной водочкой, с очень раскованным общением. А потом в какой-то момент я с ужасом поняла, что исповедать что-то серьезное тем, с кем мы бражничали и валяли дурака, я просто больше не смогу. Это совсем другие отношения,  для меня они уже исключают духовное руководство, и, увы, порой и доверие тоже. Потому что если человек начинает общение с того, что «Я тебя умоляю, только ни слова на церковные темы, я уже так от всего этого устал, меня остальные вопросами задергали. Давай просто пообщаемся как нормальные люди, без духовных вопросов.», то по-человечески я с ним общаться буду, конечно, но вот раскрывать душу перед ним больше уже не смогу.

Поэтому для себя я поняла однозначно — я могу иметь друзей-священников с которыми общаюсь достаточно неформально. Но если я вижу в этом человеке духовника, то для меня лучше сохранять определенную дистанцию. Пожалуй, за все время я встретила только одного священника, с которым можно было невероятно легко и свободно общаться, который был весел и раскован, но при этом разговор все равно постоянно возвращался к единому на потребу. И я видела как он моментально внутренне собирался, был готов выслушать и помочь советом, если замечал, что разговор касается болезненных для меня тем. Пожалуй, это был единственный случай, когда я была готова этому священнику исповедоваться вне зависимости от степени легкомысленности нашего застольного общения. Но увы… Он был не нашей конфессии.

6. Самоизоляция

Это тоже ошибка общая, и я ее не миновала. Первые церковные годы мне было настолько неинтересно общаться с теми, кто не разделяет моей веры, моего интереса ко всему, что связано с Церковью, что я фактически прервала все светское общение, надолго отложила в сторону книги и диски, замкнувшись исключительно в кругу «церковно-божественного». С одной стороны, пока не насытился страшный духовный голод, мне действительно была необи вот тут подкрались две ловушки. С одной стороны, чувство вины за отступничество от высоких духовных идеалов, с другой — слова священников о том, да зачем тебе вообще сдалась вся эта мирская культура? Есть писания отцов, жития святых, и этого более чем достаточно. И с мирскими общаться ни к чему, от них один соблазн и суета. Круг замкнулся.

Общие проблемы

Теперь мне хотелось бы остановиться на тех проблемах, с которыми сталкивается большинство новоначальных. Да, безусловно, есть приходы с развитой системой катехизации, с нормальным научением, но их, к сожалению, все-таки пока не большинство. И вот здесь проблема, как мне кажется, состоит из двух частей.

1. Катехизация по Писанию

В той или иной форме она все-таки есть. Где-то лучше, где-то хуже. В самом крайнем случае, при отсутствии катехизаторских групп, отцы все равно произносят проповеди на Евангельские тексты, в сети сейчас есть огромное количество материалов на эти темы, форумы, ЖЖ. В общем, было бы желание, а разобраться в Священной истории, найти толкование притч, непонятных текстов в молитвах и т.д. можно. Так что здесь вопрос, в первую очередь, в личной мотивации и в заинтересованности духовенства в том, чтобы их паства была грамотной в вопросах собственной веры. Для людей, не имеющих доступа к интернету, вполне можно распечатывать тексты, готовить небольшие приходские информационные бюлетени и стенды. Но увы, увы, увы…

У себя на приходе я много лет билась за то, чтобы хоть в минимальном объеме заниматься просветительством. У меня были готовы многочисленные тексты, очень многое предлагали дать друзья и знакомые. Но… это было никому не нужно, хотя я готова была взять всю работу на себя и не напрягать вообще никого. Сейчас, кажется, наконец там дозрели до того, чтобы вывешивать Правмировскую стенгазету, но не знаю пока, выйдет ли что-нибудь из этой затеи.

2. Научение собственно христианской жизни

Вот с этим уже начинаются очень большие сложности. То, что лежит на поверхности, «молиться-поститься и далее по тексту», с этим все понятно. Но ведь повседневная жизнь христианина не сводится только к соблюдению, извините за выражение, ритуальных действий. В ней должен быть смысл, в каждом поступке, в каждом действии. Вот мы говорим о любви к ближнему. А кто мой ближний? В чем проявляется эта самая любовь? В каких-то крупных поступках или в повседневных мелочах?

Многие ли мамы и жены задумываются о том, что каждое их действие дома, действие, направленное во благо близких, это уже молитва, молитва поступком? Сделать так, чтобы мужу и детям дома было тепло, комфортно, уютно, спокойно, чтобы это была для них настоящая мирная гавань, островок любви — это де и есть самое настоящее христианское делание ради ближних. Уступить место в транспорте, придержать дверь, посидеть с ребенком знакомых, чтобы дать им возможность чуть-чуть передохнуть, просто улыбнуться и сказать «я рядом» тому, кому сейчас плохо — это  и есть самые настоящие христианские действия, это деятельная любовь, пусть в малом, неважно.

И точно так же неважно, кому мы тем самым помогаем, собрату по вере или человеку внешнему. Я считала и продолжаю считать, что негоже христианам уединяться в гетто, замыкаться от гадкого внешнего мира. Да, в миру полно соблазнов, согласна. Но ведь Христос нас послал именно в мир. И через кого внешние могут узнать о том, что есть вера, Кто есть Христос, если не через нас, не через наши дела? И вот этому необходимо учить неофитов с самых-самых первых дней, любить и ценить тех кто рядом, их заботу и внимание, пусть и проявляемые не в тех формах, в каких нам этого хочется. Повседневное христианство складывается из множества мелочей, и очень важно помогать людям понимать и замечать эти мелочи, жить с ними. И вот с этим научением у нас, на мой взгляд, ой как плохо сейчас…

3. Научение покаянию

Это еще один очень сложный и болезненный вопрос. Ведь что такое собственно покаяние, если разобраться в сути этого понятия? Это осознание ошибочности своего поведения, его несоответствия заповедям Божиим, принятие решения не повторять больше этот поступок, исповедание греха и получение прощения и разрешения. Или, в случае, если речь идет о страсти, с которой пока не удается справиться, в этм и каемся, в этом и просим помощи у Бога, так? Однако с чем, например, здесь столкнулась я:

— Господь тебя простил, но ты не должна себя прощать. Ты должна постоянно каяться, просить прощения за совершенный проступок и всей жизнью отмаливать его.

— Даже если ты больна и не можешь соблюдать пост, ты все равно долна на каждой исповеди каяться в этом, потому что здоровье может быть разрушено только в результате твоего же греха. Короче, что бы ни привело к заболеванию, ты в этом виновата, потому и должна каяться.

И встает вопрос, а в чем, собственно, каяться? Как научиться разбираться в себе?

Существует множество списков прегрешений, начиная от перечисляемых в вечерней молитве грехов, и до совершенно безумных пособий с психопатологическими списками извращений. Но вот лично мне за всю жизнь, например, встретился всего один священник — и тот католик — который был готов вместе со мной попытаться разобраться в корнях и причинах моих конкретных проступков, понять, какая именно страсть заставляет поступать данным конкретным образом, как именно эту страсть исцелять, причем не только молитвенно, но и вполне конкретными практическими действиями.

А в самом общем случае речь идет обычно о поверхностном сверянии своих поступков с»утвержденным списком прегрешений». И получается, что мы годами носим на исповедь одно и тоже, удивляясь, как это мы постоянно грешим одним и тем же, но при этом совершенно не занимаясь искоренением глубинных причин своих грехов.

Часто ведь получается еще вот какая штука. приходит в церковь человек не юный, жизнью порядком побитый, и имеющий один опасный жизненный опыт. А именно — неправым, виноватым быть нельзя. Если ты совершил промашку, ты стал не такой как все, ты достоин всеобщего осуждения и осмеяния. И очень часто, к сожалению, первый толчок к развитию этого невроза дают еще родители своим «Как ты ведешь себя! Посмотри, на тебя все смотрят и все осуждают тебя!». Потом к этому добавляется школа с публичным отчитыванием перед всем классом, работа, где панически страшно навлечь на себя гнев начальства и лишение премии или тринадцатой зарплаты.

Вот и получается, что в церковь приходит человек, который на самом деле до ужаса боится ощутить себя грешником, дя него это состояние просто нестерпимо. А дальше выходит вот что. Сначала человек отчаянно кается, выворачивая себя буквально наизнанку, и решает начать новую светлую и безгрешную жизнь. И с ужасом обнаруживает, что, несмотря на все благие пожелания, грешит все равно. И тут перед ним два пути. Либо впадать в невроз от невозможности стать моментально безгрешным, ощущать себя изгоем и замыкаться в невротическом чувстве вины, не дающем вырваться из замкнутого круга. Либо развивать в себе бесчувствие и обучаться жонглированию словами. Страсти никуда не делись, но человеку настолько нестерпимо их в себе осознавать, что он начинает вытеснять их, перестает замечать. Это как в детстве, когда закрыл лицо ладошками и думаешь, что никто тебя не видит. Так и тут, отвернулся от какой-то страсти, или начал удерживаться от наиболее грубого ее проявления в себе, и готово дело, «я уже страсть поборол».

Самый простой пример — вот перестану я в трамвае огрызаться на тех, кто мне на ногу наступил, стало быть, гневливость побеждена. А что внутри все кипит и бурлит, и в адрес неуклюжего соседа приходит множество нелестных мыслей, то это уже не страсть, раз наружу не вырвалась. Это так, эмоциональность… И вот с этим научением настоящему покаянию, честному взгляду внутрь себя, не приводящему к саморазрушению, а наоборот, к исцелению, у нас, к сожалению, дело обстоит очень и очень плохо. Чаще всего все сводится к банальному скольжению по поверхности и отчету по молитвослововским спискам…

4. Кто лично для меня Христос?

Мне казалось, что этот вопрос должен быть одним из краеугольных — кем лично для меня, такой, какая я есть, является Христос? Кто Онв моей жизни — строгий Судия, милостивый Друг, еще кто-то? Какие отношения связывают нас? Что именно я хочу сказать Ему, о чем рассказать? Неужели все сводится только к очень узкому набору чувств, ведущим из которых является либо страх, либо желание получить что-то для себя? Но, по всем моим наблюдениям, этим вопросам в воспитании паствы внимания не уделяется совсем.

Наоборот, будь, как все, не выпадай из обоймы. У тебя уже все есть — образцы молитв, уставы, типовой текст покаяния. Так что бери пример со старших товарищей, осознавай свою малость и ничтожность, и осваивай выданные образцы. А научишься плавать, тогда и воды нальем, как в известном анекдоте.

На мой взгляд, это совершенно неверно. Нет, то есть, естественно, опыт отцов прошлых веков необходим. Но нельзя все сводить только к нему, необходимо и собственное, искреннее, сердечное чувство к Господу, установление с ним правильных отношений, сыновство взамен рабства и наемничества. Но как к этому сыновству перейти, как по-настоящему, не на словах, возлюбить Господа, в чем эта любовь будет выражаться — увы, об этом обычно речи нет совсем. Зато частенько есть совсем другое:

5. Христианский инфантилизм

И здесь очень часто процесс абсолютно синергичен. Изрядная часть прихожан приходит в храмы именно ради того, чтобы обрести руководство, суррогатного отца, сложить на него ответственность за свои поступки и тем самым не нести ни за что ответственности. И изрядная часть духовенства в ответ на это как раз радостно начинает такой покорной массой руководить, вместо того, чтобы помогать людям расти во Христе, обретать ответственность за свои поступки, самим отвечать за собственный выбор.

Иногда бывает и того хуже, когда чадо чувствует, что выросло из пеленок, хочет расти дальше, духовно взрослеть, а в ответ слышит «Нет, ты никогда не станешь настолько взрослым, чтобы самому отвечать за себя или принимать какие-то решения, я тебе этого не позволю.» У нас на приходе острее всего я с этим столкнулась в ситуации, связанной с исповедью и причастием. Я знаю, вокруг этой темы сломано немало виртуальных копий, у сторонников обеих точек зрения есть в запасе немало аргументов, и я вовсе не жажду тут устраивать очередной холивар, просто рассказываю о пережитом.

У меня в течение долгих церковных лет сложилось твердое убеждение, что причащаться надо за каждой литургией, за которой присутствуешь. Это трапеза Господня, на которую мы все званы, и самоотлучаться от нее совершенно неверно, это свидетельствует о непонимании самой сути Евхаристии. Но по сложившейся на большинстве приходов практике неотрывности исповеди от причастия возникает проблема еженедельной исповеди. И вот тут встает вопрос, а как можно исповедоваться каждую неделю, чтобы при этом таинство не превратилось в профанацию, чтобы исповедь действительно оставалась покаянием, т.е. преображением человека, радикальным его изменением.

Исповедь это же таинство примирения с церковью отпавшего от нее человека, именно это и произносится в разрешительной иерейской молитве. Но если человек старается вести внимательную христианскую жизнь, блюдет пути свои, то от воскресенья до воскресенья прегрешения его, в общем случае, будут все-таки не такими драматическими, как блуд, воровство, убийство и прочие тяжкие грехи. Но от него все равно требуют той же исповеди, что и от реально отпавшего от церкви человека, читают над ним абсолютно ту же самую разрешительную молитву. И тогда получается что? Что мы отпадаем от церкви каждым своим мельчайшим отступлением от правила? Стало быть, едва выйдя за церковный порог, мы все превращаемся в отпавших, потому что так или иначе согрешаем-то, вольно или невольно, практически постоянно?

Я больше года пыталась прожить в режиме еженедельной исповеди и поняла, что больше просто не могу. Живя в миру, работая, вступая ежедневно в контакт с сотнями людей, хранить монашескую сосредоточенность и постоянный трезвый контроль за своим внутренним миром, невозможно чисто физически. В итоге необходимость каждую неделю готовить список грехов приводит либо к серьезному неврозу и тревожности из-за того, что, не дай Бог, я что-то упущу. Либо, напротив, развивается совершенный пофигизм и отношение к исповеди, как к докучной формальности, которую надо пройти, чтобы получить доступ к Чаше. Оба варианта, как говорится, хуже. И в любом случае, такая еженедельная исповедь не имеет ничего общего с метанойей, потому что чисто физически невозможно переживать глубокое изменение сознания еженедельно.

Я пыталась говорить на эти темы с нашими отцами, и вот что в итоге услышала. Первый из них сказал, что они думали о том, чтобы дать возможность тем, кто действительно причащается еженедельно и ведет взвешенный и разумный христианский образ жизни, исповедоваться один раз в три — четыре недели, но от идеи этой отказались, ибо она может стать соблазном для всех остальных, кто начнет рваться к Чаше без исповеди, а попытки развернуть их закончатся конфликтами и скандалами.

Второй отец и вовсе ответил, что прихожане сами никогда и ни при каких обстоятельствах не будут способны решать, могут ли они нынче приступать к причастию без исповеди, или за отчетный период нагрешили так, что исповедь для них необходима. Ибо священник и только священник имеет единоличное право решать, допускать ли человека к причастию или нет. Посему даже в Светлый Понедельник, чтобы причаститься тем, кто ночью причащался за Пасхальным богослужением, обязательно надо подходить под епитрахиль и разрешительную молитву. Насколько абсурдно в данной ситуации звучит сам текст этой молитвы, не задумался вообще никто.

И из всего сказанного вылилась еще одна проблема, которая для меня оказалась весьма болезненной:

6. Профанация исповеди

Я уже упоминала о том, что не представляю, как можно еженедельно исповедоваться, чтобы при этом исповедь не превращалась ни в невротическое отлавливание комаров, ни в пустую формальность. Тем не менее, я старалась жить по установленному правилу, предполагая, что, может быть, это во мне проблемы, это я не умею правильно исповедоваться, что мне нужно что-то основательно менять в себе. И я была бы готова принять декларируемый принцип, что священники должны тщательно исследовать совесть каждого причастника, чтобы убедиться, что человек действительно может быть допущен причастию, что его совесть не отягощена никакими серьезными обстоятельствами, если бы он действовал в отношении абсолютно всех прихожан и на равных принципах. Но реальность выглядела совсем иначе.

Во-первых, на приходе существовала группа «своих», т.е., тех, кто входил в узкий круг священнических друзей, и кто мог при любых обстоятельствах рассчитывать на неограниченное внимание и исповедь, совмещенную с духовной беседой, неограниченной длины.  30 — 40 минут на человека, при длинной очереди ожидающих, специально пришедших в назначенное время,  — запросто. В то же время «не своему» выделялось обычно несколько минут в формате «Я открыла рот, едва успела произнести несколько слов, после чего меня перебили, отчитали общими словами, теоретически правильными, но мало имеющими отношения к моей реальной ситуации, и отпустили с напутствием «Или, а то меня другие ждут»».

В то же самое время огромное количество потенциальных причастников приходили на литургию уже после Евангелия и выстраивались в очеред к аналою. Многие из них в храме появлялись раз в несколько месяцев, не чаще, и только на фрагмент литургии. Причем это были не старики, не больные, не инвалиды, не родители маленьких детей, а обычные взрослые мужчины и женщины, чаще всего жаловавшиеся на то, что им просто не под силу вставать в воскресенье к службе, начинающейся в 9.30. Очередь до них обычно доходила к тому времени, когда вот-вот должны были вынести Чашу, посему вся исповедь для них сводилась к выслушиванию разрешительной молитвы, вообще без единого произнесенного слова.

И вот абсурдность всей этой ситуации вцелом меня начала очень сильно напрягать, потому что получалось, что исповедь в ее изначальном смысле подменена набором ритуальных действий, лишенных своего изначального смысла…

Локальный колорит

То, что я расскажу ниже, в первую очередь, относится к приходам вне России. Опять же, уверена, что есть множество мест, где ситуация складывается совсем иная, но мне вот «повезло» встретиться именно с этими явлениями, причем порой не на одном приходе.

1. Внутриприходские конфликты

Этого я повидала сверх всякой меры, причем в самых разных вариантах. Как ни грустно, но старая эмиграция новую все-таки до конца не признает, мы для них остаемся «красными», «советскими»,  и проявляется это в самых разных ситуациях. От мелких шпилек на бытовом уровне до услышанного на исповеди «Вам-советским надо за рубежом лет десять в церковь ходить, чтобы вы нормальными людьми стали, чтобы из вас советская закваска выветрилась, вы ей все насквозь отравлены.» Вообще, масштабы ксенофобии, неприятия всего, что идет из России, заклинания на тему сергианства просто колоссальны, только это опять-таки не на поверхности, а тишком, кулуарно. Я очнь многих расспрашивала, что же такое эти страшные и ужасные сергианство и экуменизм, которых они так боятся и чураются. Ни один человек так и не смог внятно сформулировать, в чем суть, но бояться и отрицать необходимо, ибо так научили еще с детства, а задумываться на эти темы сейчас уже как-то и не хочется. Зато к российской послереволюционной истории отношение самое подозрительное. И новомученики, они, с одной стороны, конечно, мученики и жертвы, а с другой — сомнительные какие-то, ибо красные, советские, не ушедшие в эмиграцию.

Тишком воюют все со всеми — старые эмигранты с новыми, бабушки с более молодыми прихожанками, причем в глаза все славно и доброжелательно, но за глаза про каждого ходят такие сплетни и такое перемывание костей, что я в буквальном смысле сбежала с кухонного послушания просто, чтобы не слышать ничего подобного.  На другом приходе вовсю цвела система доносов, прихожане заваливали владыку жалобами на всех священников, кого только ни назначали в собор.

Да, я знаю, что трудно найти приход без сплетен и конфликтов, но раз уж я пишу о том, что лично для меня оказалось камнем преткновения, то не могу обойти молчанием этот момент. Тем более, что я в принципе очень плохо себя ощущаю в конфликтной ситуации, а меня с какого-то момента начали активно втягивать в открытое противоборство с епископом, в чем я участвовать категорически не хотела.

2, Превращение церкви в клуб по интересам

Это тоже очень частая проблема эмигрантских храмов — народ собирается ради чего угодно, только не ради Христа и Евхаристии. В итоге считанные единицы из прихожан понимают, что вообще происходит, что творится в алтаре, а главная цель у народа — потусоваться после службы за рюмкой кофе, обсудить всякие-разные вопросы, ощутить себя «в своей среде»,  а богослужение — это так, «в нагрузку» или для национального самоидентифицирования. типа, раз я русский, то должен автоматически числиться православным.

3. Денежный вопрос

Это самая сложная для меня тема, потому что я прекрасно понимаю, что приходам средства нужны на многое, очень многое. Но при этом меня коробит то, что в разгар анафоры по храму идет тарелка, звенять монеты, вместо участия в молитве народ роется по кошелькам и карманам в поисках денег. И ладно бы только одна эта тарелка… А ведь есть еще корзинка рядом с исповедальным аналоем. И вторая на столике с теплотой. И третья в руках у старосты на всенощной, после полиелей. И четвертая в Великие Пятницу и Субботу рядом с плащаницей.

Понятное дело, колхоз — дело добровольное, не хочешь, не плати, но мне действительно очень больно и неприятно было от того, насколько часто эти коззинки попадаются в храме. По сути дела получается, что тебе ненавязчиво намекают, что хорошо бы заплатить и за исповедь, и за причастие с помазанием, и за прикладывание к плащанице. Ну да, fundraising — дело святое, но только причем тут Господь, и «даром получили — даром давайте»? Получается, что от прихожан ожидают только одного — чтобы они почаще ходили в храм и легко расставались с деньгами. А вот такие понятия, как царственное священство, сознательное участие в богослужении, понимание того, что происходит во время службы, это все, к сожалению, остается пустым звуком, это не нужно никому, ни духовегнству, ни прихожанам.

Но деньги ведь не только во время богослужений зарабатываются, есть и другие методы. И главный из них — Царь Пирог. Как говаривал покойный митрополит Виталий, «церковь наша пирожками поднялась, на них и держаться будет». А это значит, что сестричество должно формировать бригады для кухонной работы. Всю субботу идет готовка, жарятся сотни пирожков с самой разной начинкой, чтобы на следующий день быть проданными… во время литургии. И священники могут сколько угодно разъяснять, что недопустима торговля в то время, когда наверху в храме творится бескровная жертва, бабушки тверды и неумолимы. «Торговать во время литургии не грех, грех мало заработать», — сформулировала моя бригадирша в ответ на просьбу прервать торговлю хотя бы до окончания причастия.

Вот и получается, что, приходя в храм, народ стройными рядами направляется сначала на кухню, чтобы зарезервировать себе нужное количество пирогов. Дежурная бригада в этот день в храм не поднимается вообще, ее дело готовиться к массовому чаепитию и торговать-торговать-торговать. И даже если образуется пауза в торговле, все равно в храм никто не идет — зачем, когда можно посидеть, поболтать и попить кофейку? А что мы, не слышали, что там наверху творится, что ли?

В прибыли от пирогов соревнуются бригады, и не дай Бог чем-то помешать процессу торговли. Кинолекторий тоже нельзя устроить сразу после службы, это мешает трапезующим, снижает выручку. Поэтому желающие посмотреть фильм должны дождаться, пока полностью закончится торговля.

Я много раз пыталась говорить об этом и с бабушками, и с батюшками, но увы… Бабушки непоколебимы — пироги важнее всех прочих глупостей, и отцы с этим не могут сделать ровным счетом ничего.

4. Владычное самовластие

Тут я бы не очень хотела вдаваться в подробности. Скажу только, что я не любитель архиерейских служб, когда они случаются больше, чем два раза в году. А когда епископ становится настоятелем прихода, полностью меняя под себя все сложившиеся традиции и не считая нужным хоть как-то поговорить на эту тему с паствой, то… sapienti sat.

И я прекрасно понимаю, что очень многим по вкусу торжественность и пафос архиерейских служб с длинными медленными распевами, с многочисленными прислужниками, как на подбор облаченными в стихари подобающего празднеству цвета (у нас 12 алтарников на архиерейской считалось — мало, а ведь есть еще диаконы и иподиаконы, чтецы и прочая братия), да чтобы на каждом выходе не менее чем шесть человек шло с рипидами, да два посошника, да…

Но это не мое, увы. Я просто не могу молиться в такой обстановке, не умею сосредотачиваться, отрешаться от окружающего действа. Мне куда более по сердцу маленький храм, простота и скромность, пусть даже при этом клирос порой ошибается, и прислужники не всегда точно знают, куда встать и как пройти. Но для меня содержание молитвы гораздо важнее антуража, поэтому я и тяготею к часовням и домовым храмам, а отнюдь не к кафедральным соборам.

5. Ощущение собственной исключительности

Это еще одна ситуация, которую мне очень трудно было внутренне принять. Мне совершенно чужда идея о том, что Русская Церковь, неважно, московская или зарубежная, является старшей, главной над всеми прочими православными церквами. Мне в этом плане гораздо ближе понятие вселенскости православия, чувство равенства и братства с верующими других национальностей, в том числе и сохраняющих свои национальные православные церкви.

5. Фольклоризация

Косоворотки, штаны с лампасами, непременые балалайки с гармошками на вечеринках, подчеркнутый стиль russian derevyаshen — не мое это абсолютно. И я совершенно не понимаю, почему из всего многобразия отечественной культуры православие необходимо ассоциировать исключительно с подделкой под деревенский стиль, выглядящей весьма грустно и нелепо в современных условиях. И если задаваться вопросом, почему эмигрантская молодежь уходит из церкви, то очень во многом именно из-за этого, из-за неестественности этой натянутой игры в русскость-народность. Далеко не всем удается вписать себя в эти этнографические рамки, не испытывая неловкости за лапти не по размеру. Ведь оставаться русским, тем более за рубежами отечества, это все-таки не только и не столько рядиться в побитый молью кафтан и говорить искусственными псевдо-старославянскими конструкциями, а знать и любить свою историю и культуру. И при этом не превозноситься ни над какими иными народами, в особенности теми, которые дали приют, я так считаю.

Я постаралась в своих записях по максимуму собрать те ситуации, которые вызывали у меня внутренний конфликт. Естественно, некоторые из них весьма серьезны, другие выглядят больше как «рабочие моменты». И на своих внутренних весах я их отнюдь не равняю. Просто иногда бывает так, что напряжение достигло уже такой степени, что сущей ерунды достаточно для того, чтобы пружина начала раскручиваться со страшной скоростью.

И я полностью отдаю себе отчет, что мой взгляд наверняка однобок, неполон, искажен моими собственными фильтрами восприятия, обусловленными опытом, воспитанием и разного рода сложными ситуациями в прошлом. Тем не менее, мне хотелось показать, какой комплекс проблем в целом едва не привел меня к тяжелому и трудно поправимому шагу.

И учтите вот еще какой момент. Я сегодняшняя с моим нынешним опытом и мироощущением совсем иначе вела и ощущала бы себя, столкнувшись с нуля с этой средой. Но беда в том, что я окунулсь в этот мир, будучи полной неофиткой, к тому же травматиком со склонностью к созависимым отношениям и колоссальными чувствами вины и ответственности. Именно поэтому меня так тяжело и ударили все проблемы и сложности, с которыми довелось столкнуться.

Дети в церкви

Этот вопрос тоже не слишком простой и однозначный, и аспектов у него немало. Начну я с того, который мне ближе всего — дети в алтаре. В качестве вводной: у меня два достаточно подрощенных сына . У обоих в православной церкви был приличный алтарнический стаж. Т.е., попали они в алтарь в ранне-подростковом возрасте, через очень короткий срок после крещения, будучи в вопросах церковных достаточно темными и неграмотными, как и их в тот момент только воцерковлявшаяся мать.

Поскольку в момент прихода в Церковь у меня самой никакого христианского опыта и знаний не было, детей я могла учить чему-то только параллельно с собственным обучением. Делалось это все достаточно вслепую, без какого-либо руководства, поэтому научить мальчишек я мало чему толком могла. И когда им предложили начать прислуживать в алтаре, я обрадовалась, понадеявшись, что там священники и иподьяконы сумеют хотя бы чему-то научить, причем явно более грамотно и профессионально, нежели я.

Как показала практика, я очень сильно просчиталась в своих ожиданиях. Ибо обучили детей вот чему:

— как правильно раздувать и подавать кадило
— как держать рипиду
— где и как проходить в алтаре, где стоять со свечами
— как выносить архиерею на подносе детали облачения. полотенце и рукомойные принадлежности
— как стоять с архиерейским посохом
— как разливать теплоту после причастия
— как пробегать глазами страницы книжечек-помянников (при этом ни у кого не возник вопрос, а способны ли дети разбирать рукописный русский текст).

Все. Я много раз спрашивала их, объяснял ли кто-то саму суть того, что происходит в алтаре, что совершается в каждый момент литургии, при чем они сами присутствуют, с каким благоговением нужно относиться к святыне? На все был один-единственный ответ — нет. Единственное, что требовалось — не шуметь и не играть во время богослужения. Учат ли молиться, понимать читаемые за богослужением  тексты? Снова нет.

При этом традиционно мальчиков в наших краях «пропускают через алтарь», начиная с пяти лет. Я спрашивала отцов, зачем так рано, ведь в этом возрасте выдержать целиком всю литургию и более старшему ребенку непросто, а тут еще такая ответсвенность… Ответ был — пусть с малолетства привыкают к благодати. В алтаре Дух Святой, он Сам действует, Сам сердца облагораживает, поэтому пусть просто присутствуют там — уже, дескать, хорошо и полезно.

И вот по поводу пользы у меня как раз есть очень серьезные сомнения, потому что, на мой взгляд, получается с точностью до наоборот. Малышня начинает скучать, устраивает в пономарке возню, к ним приставляют старших подростков, чтобы те их строили и дрессировали. В итоге за ходом службы все равно никто не слушает и не вникает, взрослые потом раздают люлей подросткам за то, что те не справились с мелкими, и на следующей службе все повторяется сначала.

Зато на Выходе изнемогающая от ощущения своей значимости малышня в ярких стихарях горохом сыплется по ступенькам солеи, высматривая в толпе родню и демонстрируя себя со всех сторон, дескать, вот какой я  красивый и важный, все на меня смотрят. Потом откуда-то из толпы подкрадывается бабушка с фотоаппаратом в руках, и, не обращая внимания на то, что там возглашает священник, громким шепотом окликает своего Ваню-Петю-Мишу, чтобы тот оглянулся и дал себя сфотографировать, такого красивого и при исполнении.

Но если на обычной литургии подрощенный и начинающий разбираться что к чему подросток все-таки может сам сосредоточиться и хоть в какие паузы помолиться, то с архиерейскими службами совсем труба. Кто в этом участвовал, знает, сколько там всякого рода суеты и беготни, особенно когда, как у нас, нужно, чтобы все было очень-очень торжественно и красиво, поэтому двенадцати алтарников для всех ролей мало. А теперь представьте, что архиерейских служб у вас в течение месяца не одна и не две…

Я детей потом спрашивала, была ли у них хоть какая-то возможность молиться на службе, они сказали, что на протяжении нескольких недель вообще ни малейшего шанса не было, потому что постоянно нужно было где-то суетиться и что-то делать. Так что я не знаю, как с этим делом обстоит на других приходах, но в наших условиях подростковое прислуживание в алтаре, на мой взгляд, отнюдь не на пользу детям идет, развивая равнодушие и «профессиональный цинизм».

Честно говоря, я была очень рада тому обстоятельству, что инициаторами наши перехода на другой, более здоровый, приход стали дети. Как оказалось, для них понимание богослужения, молитва вместо суеты, осознанное участие в службе оказались важнее привычной среды, храма, в котором они, по сути дела, выросли. Только вот в алтарь они больше ни ногой… не хотят категорически. И не только в алтарь. Церковная их жизнь на данном этапе прекратилась полностью.

Жизнь прихода в диалогах

— Отче, я последнее время на службе все время отвлекаюсь, сосредоточиться не могу, мысли разбегаются.
— Это не страшно. Ты, главное, только на службы ходи, просто стой тут и все. А что чего-о не слышишь или не понимаешь, это не страшно, сердце, оно само молится и благодати набирается.
__________________________

— Отец NN, а Вы какую семинарию заканчивали?
— Никакую. Я вообще считаю, что образование это никому не нужно. Главное, что мама с детства научила правильно верить, и этого достаточно.
— ????? А исповедь? А духовное окормление? А прихожанам на вопросы ответить?
— Да что такого? По понятиям. Понятие же есть, как правильно, этого вполне хватит. А в самом сложном случае можно, в конце концов, сказать человеку, чтобы зашел в другой раз, и по телефону с более опытными людьми посоветоваться.
__________________________

Едем с детьми в церковь, на автобусной остановке встречаем знакомого. Он весьма немолод, выглядит неважно.
— Что с тобой?
— Да я всю ночь не спал. Знакомая одна заболела, боялись приступа, вот я возле нее всю ночь дежурил. Сейчас меня другие друзья сменили, а потом, возможно, опять моя очередь будет. Слушай, а ты куда, в церковь?
— Да.
— А можно я с тобой? Мне очень на исповедь надо, душа болит, пора, давно не исповедовался. Причащаться я не буду, я после полуночи рюмку коньяку дернул, чтобы не заснуть. А исповедаться мне позарез надо. Я с тобой вместе пойду, хорошо? Мне с тобой легче.

Полчаса спустя, купив свечи, вижу, как он, ссутулившись идет на выход.

— Что стряслось?
— Меня с исповеди выгнали.
— Как так, за что?
— Я сказал и про дежурство, и что причащаться не буду. И про коньяк сказал. А он меня выгнал, сказал, что даже если не причащаешься, готовиться к исповеди нужно ровно так же, с постом и вычитыванием всего. Так что пошел я, что-то нет у меня сил на службу оставаться, знобит меня.

_________________________

Милая многодетная А., страшно стесняясь, спрашивает, как это мне удается причащаться, если я не венчана. Объясняю, что мне разрешили, только сказали не забывать, что это по снисхождению, а вообще говоря не положено. Но вот пожалели — допустили….

— А мне отец N. причащаться запретил, уже больше года назад.
— Как так?
— Да муж к серебряной свадьбе захотел обвенчаться, начал даже на службы ходить, а потом что-то в нем сломалость, и он больше не хочет. А батюшка сказал, что раз так, то не положено мне причащаться, пока муж под венец не пойдет.
— А ты чем виновата, что он передумал?
— не знаю, видимо, тем, что не успела его молниеносно привести к алтарю, хотела, чтобы это у него было по-настоящему зрелое и ответственное решение.

С трудом уговорили ее поговорить с о.настоятелем, тот прещение снял и причастию допустил.
_________________________

— Отче, меня такие-то просят стать крестной их ребенка. Я очень сильно сомневаюсь, соглашаться ли, потому что не уверена в себе, смогу ли быть хорошей кресной, я сама еще совершенно новоначальная. И потом, они не собираются вести церковную жизнь, причащать малышку, это только дань традиции, они этого не скрывают. Я не уверена, что мне стоит в этих обстоятельствах брать на себя такую ответственность.
— Ты не имеешь права отказать. Если ты откажешь, ребенок останется вообще некрещеным, потому что других церковных знакомых у них нет, а без крестных ни в коем случае нельзя. Поэтому ты обязана согласиться. А вдруг что с младенцем случится, а он некрещеный? Нет, надо крестить, и ты обязательно должна стать крестной.

С Рождеством Христовым!